Нет, он не хвастался. Я в этом могу поклясться. Но что же все-таки произошло? Что писать мне в своей объяснительной записке?

На следующее утро я пошел в редакцию. Настроение у меня было такое ужасное, будто меня туда тянули на аркане. Я нисколько не сомневался в том, что совершил нечто непоправимое, что Алеша непременно выгонит меня из еженедельника, демонически и дружески при этом хохоча. В записке, лежавшей в моем кармане, значилось, что я признаюсь в полнейшей своей медицинской безграмотности, что в репортаже описано лишь то, что было рассказано мне человеком, глубоко мною уважаемым, которому безгранично верил и продолжаю верить. Конечно, ответ этот никого не мог удовлетворить, поскольку причина ошибки, допущенной мною на страницах еженедельника и выявленная с таким глубоким сарказмом ведомственной газетой, не была мною выяснена или, как говорят, осознана до конца.

Итак, я приготовился к самому худшему и для храбрости даже принял "внутрь" в баре, что был в те славные времена на площади Пушкина, где было всегда так шумно и весело и где официантки, если бывала нужда, записывали нам в долг.

Первый, кого я встретил в редакции, был заведующий отделом информации Шинберг.

— Смотри! — радостно кричал он, размахивая перед моим носом какой-то бумажкой, — Смотри, смотри! Это же черт знает что! — Он был так возбужден и радостей, что долго еще махал и тряс над моей головой этой бумажкой.

Наконец Шинберг изнемог, запыхался, и мне удалось заполучить ее.

И я не поверил своим глазам.

На официальном бланке директора Минской хирургической клиники, ректора Минского медицинского института, доктора медицинских наук, профессора Корчица было написано примерно следующее:

"Все, что сказано в репортаже о моих операциях на сердце, истинная правда. Если уважаемый коллега профессор Д. хочет детально познакомиться с моими методами, покорнейше прошу его посетить мою клинику, и я все ему объясню. Аналогичное письмо послано в газету.

Прошу редакцию еженедельника проследить за публикацией моего опровержения". И стояла подпись — "Е. Корчиц".

— А! — отдышавшись, вновь закричал Шинберг. — Видал? Вот как у нас! Знай наших! — Он схватил меня за рукав. — Идем к Алеше.

И мы побежали к главному.

— Объяснение принес? — спрашивал по дороге Шинберг.

— Принес.

— Порви к чертовой матери!

И я разорвал. А клочья бросил с удовольствием в корзину возле редакторской двери.

И все обошлось для меня опять же вполне благополучно.

Алеша прочитал письмо профессора, покрутил его в руках и сказал:

— От записки Корчица Д., конечно, скорчится.