Отъезжая, заметил, что из своего дома вышел Борис и поглядел ему вслед.

… Шура сидела на пожухлой уже траве печальная и усталая. Когда Алексей подъехал, она медленно повернула голову к нему, тихонько улыбнулась.

— Что так долго? — спросила она. И, не дожидаясь ответа, добавила: — А мне грустно почему-то.

— Почему? — спросил он, чувствуя, что вопрос ненужный, что говорить надо не об этом.

— Садись, Алеша, — сказала она, не шевелясь. — Помолчим.

Лес был тихий, поредевший, прозрачный, и воздух тоже прозрачный, холодный. И лес, и белесое небо, и усыпанная сухими березовыми листьями земля словно ждали чего-то.

— Ты слышишь? — спросила вдруг девушка.

— Что? — Алексей прислушался.

— Разве ничего не слышишь? Кто-то и где-то тихонько шепчет и шепчет одно и то же: «Печаль полей, печаль полей…»

— Кто шепчет? Никто не шепчет. А грустно — это правда. Осенью всегда грустно.

Девушка пошевелилась, вытянув онемевшие, видно, ноги, чуть откинувшись назад, упершись руками в землю, запрокинула голову к небу.

— А я не хочу, чтобы было грустно! Ты понимаешь, я не хочу!! — вдруг закричала она. — Не хочу, не хочу, не хочу-у!

Шура упала на бок и зарыдала. Плакала она тяжело и горько, как ребенок, который никак не мог понять, зачем его обидели взрослые так глубоко и несправедливо.

— Шура! Ну, что ты… — растерялся Алексей. — Не надо так. Ты слышишь? Ты слышишь?

Он дотронулся до ее плеча сперва робко, потом, осмелев, погладил ее, убрал с лица вымоченную в слезах прядь волос.

— Не надо…

Девушка поднялась, села, всхлипнула. Вытерла глаза маленьким белым платочком, сунула его обратно в узкий рукав розовой блузки.

— Ничего… это на меня находит иногда. Видишь, какая я, — сказала она, жалуясь кому-то. Что она жаловалась кому-то — не ему, это он уловил и впервые почувствовал, какблизка и дорога ему эта непонятная девчонка и что, если бы ее не было на свете, тогда непонятно, для чего был бы и для чего жил бы он сам.

Ему вдруг захотелось сказать ей что-то такое необыкновенное и хорошее. Но слов не было, была только нежность и уважение к кому-то. И к этой девушке, конечно, и к осеннему лесу, и к земле, засыпанной листьями. И даже к тому голосу, который шептал откуда-то: «Печаль полей, печаль полей…» Алексею казалось, что он тоже слышит теперь этот голос.

— Это хорошо, когда грустно, — сказал он вдруг и вспомнил, что Шура кричала ведь только что: «Я не хочу, чтоб было грустно». Вспомнил и все равно повторил: — Это хорошо, когда грустно…