Он смеялся как-то очень искренне и просто, и Шуре стало неловко, стыдно за свой испуг и за то, что она заподозрила вдруг Бориса в чем-то нехорошем.

— И ты меня тоже боишься? — спросил Борис у Алексея.

— Чего мне тебя бояться?

— Ну, ладно, Шуреха… Я ведь все понимаю, — сказал Борис тихо и грустно. И еще тише прибавил: — Желаю вам с Алехой всего…

— Спасибо, Борис, — сказала она.

— Не стоит, — в голосе у Бориса была и грусть, и горечь. — Правда, немного непонятно мне: чем таким он передо мной… Хотя кто вас, женщин, разберет! А в общем — ладно.

Опять всем троим стало неловко, неуютно, все смотрели в разные стороны.

— Да, в общем — ладно, — еще раз сказал Борис, встал и пошел. Он шел сутулясь, как старик, и корзинку нес тоже как-то по-стариковски, будто боялся выплеснуть что-то из нее. Шуре стало жаль его, и она крикнула:

— Боря! Борис…

— Не надо, может, а? — робко и неуверенно сказал Алексей.

— Что не надо? Что не надо?! — дважды выкрикнула девушка почти со злостью. На глазах у нее были слезы. — Неужели ты деревянный?

— Я не деревянный. Только я знаю, что не надо… — чуть обидевшись, сказал Алексей.

В это время Борис обернулся и закричал:

— Шура! Скорее! Тут — мужичок-грибовичок.

Девушка встрепенулась и вскочила.

— Где? Где? Сейчас… — крикнула она и повернулась к Алексею. — Пойдем, Алешка!

— Никакого там нету мужичка. Ты ведь знаешь, что нету…

— Я знаю. А поиграть — плохо, да? Разве плохо?

— Не плохо. Только не надо сейчас. Он, Борька, какой-то сейчас… Не надо, понимаешь?

— Эх, ну какой ты…