Он сидел, чуть отвернувшись, глядя на прислоненный к дереву велосипед, но чувствовал, что Шура смотрит на него, смотрит удивленно, будто видит первый раз, как смотрела на него уже дважды.

— Правда? — прошептала она еле слышно.

— Конечно. Почему всегда должно быть весело? Когда тяжело, муторно — это плохо. А грустно — это хорошо.

— Почему? — так же тихо спросила она.

— Ну… не знаю. Отдыхаешь тогда от всего. И раз грустно, — значит, чего-то хочешь. И потом сделаешь это. И будет тоже хорошо.

Он замолчал, и Шура притихла, притаилась. Молчали так минуты три, может и больше, а может, и меньше — Алексей определить не мог.

— Интересно, — проговорила она осторожно. — Значит, и лес, и вся земля сейчас отдыхают. Это правда. И чего-то хотят. А чего?

— Чтоб ветры были… Чтоб дожди, грозы… И солнце… И листья, и цветы, наверное. Я не умею об этом сказать.

Алексей говорил и сам удивлялся, что говорит. Он никогда не подозревал, что может так говорить.

— Интересно, — опять произнесла девушка. И дотронулась до него. Он обернулся. Шура стояла на коленях, смотрела на него не мигая, строго и холодно. Лицо ее было каким-то странным — лоб, нос, подбородок смертельно бледными, а щеки горели, полыхали розовым огнем, будто их натерли жесткой суконной тряпкой.

— Ты… чего? — невольно спросил Алексей.

— А ты скажи… ты любишь меня?

Алексея окатило жаром, он отшатнулся и как-то неестественно улыбнулся.

— Вот еще… выдумываешь. С чего бы я…

И почувствовал, что покраснел, покраснел густо и жарко. Он вскочил на ноги, отвернулся, отошел, пошатываясь, остановился.

— Нет, любишь, любишь, любишь! — закричала на весь лес девушка, подбежала и схватила за плечо, поворачивая к себе. — Любишь, я это знаю… Ну-ка, гляди мне в глаза, гляди!

Она поворачивала его к себе, а он отворачивался.

— Повернись, говорю. Повернись! — требовала она, теперь не прикасаясь к нему.

И когда он обернулся, пересилив себя, она, оказывается, стояла уже за высокой березой, прижавшись к ней грудью. Из-за ствола были видны только ее плечо, голова да одна нога в белом носочке и коричневой тапочке.

— Шура! — Он шагнул к ней.