Остяки и вогулы молчат.

— Выходит, это не ваша земля. Кучум — это поганый пришелец, он подчинил себе ваши улусы, он посылает ваших воинов разорять и жечь русские земли. И мы пришли воевать не с вами, а с Кучумом!

— Твой даруга Анфимка сильней Кучума нас грабит.

— За то я накажу Анфима Заворихина. Больше он ясак собирать не будет.

— Это шибко ладно будет, атаман Ермак, — сказал Бояр. — А другие?

— Я приказал только по одному соболю с каждого охотника брать.

— Так-то шибко ладно будет, — сказал и Юмшан.

— Вот так ты и объявляй всем лесным людям. И все шаманы пусть объявляют. Ступайте.

— Ты, атаман, отпускаешь меня?

— Отпускаю.

Шаман и князек отошли к своим. Гроб начали медленно опускать в могилу.

Когда земля застучала о крышку гроба, Игичей, стоящий рядом с Мещеряком, сказал:

— Зря атаман князя Юмшана отпустил. Князь Юмшан сильно нехороший человек.

Вновь скользят по воде струги, поднимаясь вверх по течению неширокой реки. Впереди синеют отроги невысоких гор.

— Может, и мы с тобой тут погибнем, Матвей!.. — тихо проговорил Ермак. — И другие многие. Да не все ж… Вон у Савки Керкуна сын родился от остячки. Подняться бы через много-много лет да поглядеть — какая жизнь тут будет. А?

Мещеряк, помрачнев, почему-то ничего не ответил.

Рядом с Ермаком стоит казак Осташка с обмотанной вокруг головы кровавой тряпкой, смотрит на синеющие горы полными слез глазами. Судорожно дернув кадыком на обросшей худой шее, заговорил:

— Атаман… Это же Камень-горы. Неделька-другая пути — и на Руси будем. Хоть бы одним глазком… А?

Поднял голову Ермак, поглядел на горы в синеватой дымке. И сквозь эту дымку увидел себя и Алену сквозь годы. Совсем юная, бежит по высокой траве Алена, оглашая землю радостным смехом. Обернулась, сверкнула ослепительной своей красотой, побежала дальше. «Держи ее!» — вскричал, смеясь, Ермолай». Таежная лайка с лаем устремляется за девушкой, обгоняя его. Все одновременно вбегают на небольшой пригорок, Ермолай и Алена с хохотом валятся в немятую лесную траву, молодо играют и целуются… Таежной лайке, давней свидетельнице их счастья, это было уже неинтересно, она отвернулась равнодушно…