— О-о! — взвыл карача, свалился с коня. Один из телохранителей бросил на землю, из которой уже ощетинилась молодая травка, коврик, карача упал на него коленями и стал молиться, протягивая руки на восток, где всходило веселое солнце.

У ворот Кашлыка толпилось десятков семь-восемь казаков и стрельцов, вооруженных пищалями, саблями, топорами, пиками.

Ермак дал знак открыть ворота, повернулся к Александрову.

— Коли что — два десятка казаков тебе хватит, чтоб удержать Кашлык али погибнуть тут. — Ермак снял шлем. — Ну, сынок, на всякий случай. — Они обнялись.

— Не сомневайся, Ермак Тимофеич. С победой вас всех жду.

Ермак надел шлем, вскричал:

— С Богом, ребятушки-и!

И пошел из города. За ним двинулись остальные.

Карача еще молился, когда из леса вылетел отряд татарских конников. Телохранители знаком остановили их.

…И вот уже несколько сотен конных татар стоят вокруг холма, а карача все молится.

Наконец он поднялся с коврика, оглядел пустыми глазами воинов. И вдруг, тыча перед собой руками, закричал в истерике:

— Там погибли мои сыновья! Всех казаков порубить! Всех до одного! Всех до одного!

Всадники ринулись по указанному направлению.

Матвей Мещеряк, потный и разгоряченный, без шлема, стоял возле юрты карачи, пил кумыс. А наложницы карами держали наготове еще две полные чаши.

— Хорош кумыс, да весь не выпьешь, — проговорил он, вытирая мокрые усы. — Ну-к, казачков теперь угощайте.

— Атаман, вот те новый шлем! — Савка Керкун протянул Мещерякову позолоченный татарский шлем. — Кажись, впору будет.

— Ох ты! — воскликнул Мещеряк. — Чей же это?