Его письма наркому Луначарскому можно объединить под общим заголовком «Не могу молчать». Так когда-то писал Лев Толстой…

Письма — это, без сомнения, духовное завещание Короленко, ибо менее чем через год за ними последует кончина писателя.

И было это все в том же, 1920 г.

«Чтоб кровь не обрызгала гимнастерку…»

Глава VI НЕ МОГУ МОЛЧАТЬ

Глава VI

НЕ МОГУ МОЛЧАТЬ

ПИСЬМО ПЕРВОЕ

ПИСЬМО ПЕРВОЕ

«Анатолий Васильевич,

я, конечно, не забыл своего обещания написать обстоятельное письмо, тем более что это было и мое искреннее желание. Высказывать откровенно свои взгляды о важнейших мотивах общественной жизни давно стало для меня… насущнейшей потребностью. Благодаря установившейся ныне «свободе слова» этой потребности нет удовлетворения. Нам, инакомыслящим, приходится писать не статьи, а докладные записки. Мне казалось, что с Вами это будет легче. Впечатление от Вашего посещения укрепило во мне это намерение…

Но вот кошмарный эпизод с расстрелами во время Вашего приезда как будто лег между нами такой преградой, что я не могу говорить ни о чем, пока не разделаюсь с ним. Мне невольно приходится начинать с этого эпизода.

…Правда, уже и по общему тону Вашей речи чувствовалось, что даже и Вы считали бы этот кошмар в порядке вещей… но… человеку свойственно надеяться.

…Вы знаете, что в течение своей литературной жизни я «сеял не одни розы» (выражение Ваше в одной из статей обо мне). При царской власти я много писал о смертной казни и даже отвоевал право себе говорить о ней печатно много больше, чем это вообще было дозволено цензурой. Порой мне удавалось спасать уже обреченные жертвы военных судов…

Но казни без суда, казни в административном порядке (а именно они были практикой большевиков. — Ю. В.) — это было величайшей редкостью даже и тогда. Я помню только один случай, когда озверевший Скалой, варшавский генерал-губернатор, расстрелял без суда двух юношей. Но это возбудило такое негодование даже в военно-судных сферах, что только «одобрение»… неумного царя спасло Скалона от предания суду…

Много и в то время, и после этого творилось невероятных безобразий, но прямого признания, что позволительно соединять в одно следственную власть и власть, постановляющую приговоры (к смертной казни), даже тогда не бывало. Деятельность большевистских чрезвычайных следственных комиссий представляет пример — может быть, единственный в истории культурных народов.

Однажды один из видных членов Всеукраинской ЧК, встретив меня в Полтавской Чрезвычайной Комиссии, куда я часто приходил тогда с разными ходатайствами, спросил меня о моих впечатлениях. Я ответил: если бы при царской власти окружные жандармские управления получили право не только ссылать в Сибирь, но и казнить смертью, то это было бы то же самое, что мы видим теперь. На это мой собеседник ответил: