2 июня завод блокировали войска и танки. Услышав грохот тяжелых боевых машин, тракторист Катков воскликнул: «О Боже, и эти идут удовлетворять просьбы трудящихся!»

В демонстрантов стреляли из автоматов. На месте расправы остались 24 трупа и 31 раненый — славно потрудились мальчики в солдатском обмундировании (еще вчерашние школьники, только бриться начали).

Ну как тут без КГБ? Вскоре он и произвел аресты, защищая народ от смутьянов. В тюрьме оказались 14 человек. Семерых приговорили к смертной казни (комедия суда) и через два месяца с небольшим пустили в расход. Вот их имена:

А. Ф. Зайцев (колхозник), М. А. Кузнецов (слесарь), Б. Н. Мокроусов (рабочий), А. А. Коркач (электрик), В. Д. Черкасов (слесарь), С. С. Сотников (токарь), Г. Шуваев (повар).

Самому молодому было 25 лет, самому старшему — 45.

Мир праху вашему, люди земли русской!

Поклон вам за стойкость, мужество перед сворой палачей!

И вечное проклятие вам, убийцы из КПСС и КГБ! Ходите вы и сейчас по нашей земле, жируете на сытые пенсии и таите черную злобу на народ: смеет подыматься с колен, смеет говорить, смеет собираться на митинги, смеет голосовать против!

Да что там расстрелы демонстраций! А издевательства, а удушение жизнью — не жизнью, а режимом жизни (подлой росписью очередей и унижений), а убийства — убийства по-тихому, каждый день, каждый час: только чуть-чуть отверни от протоптанно-указанной дорожки — крысиной тропки для всех.

Больше никаких демонстраций (аж до самого правления Горбачева) — даже при наличии несметного числа поводов — не просматривалось. Ох, близок к зрелости новый человек!

Ленинское правительство, исповедуя «женевский» принцип устройства общества, превращает казни именно в бытовое явление. Скоро эти казни безмерно превысят все преступления монархии. Жертвы расправ придавит не только всероссийский могильный холм-гигант, но и неподъемный Кощеев камень — камень молчания, ибо новое, революционное правительство не только запретит протесты в печати (это ведь не царское время), но и начисто упразднит всякую гласность, кроме казенной. Все, кого будет загребать «женевский» механизм, окажутся вне чувств и мыслей тех, кто пока жив или свободен. Безразличие, черствость и инстинкт самосохранения людей сообщат волю любым действиям советской власти. Впрочем, ежели взглянуть на все эти вещи с другой стороны, так сказать широко, то ведь это и есть та самая многотрудная работа по воспитанию нового человека. В «достоинствах» этого нового человека, который, в общем-то, состоялся, — органическое безразличие к жертвам «женевской» твари, более того — убежденность, что она, эта самая тварь, всегда права и не бить просто не имеет права: должна карать, должна загонять людей за колючую проволоку, должна выправлять в «психушках», должна определять жизнь каждого.