Идти — и терпеть.

Десятки миллионов трупов, живых, но истерзанных душ — за это полагается платить, это просто так не списывается. В природе сообщества людей все помнить и нести в себе.

И по камню, по кирпичу возводить новую жизнь. Хоронить родных, рыдать, сушить слезы новым горем — и строить новую Россию, но не уступать ее никому. Наша Россия!

Другого не дано, другое не существует.

И не терять гордость, не терять чувство национального достоинства, не позволять чужим быть судьями в нашем доме. Нести боль в себе — и распрямляться.

Еще много разных «человеческих лиц» наладятся сулить и предлагать народу, но у него один путь (другого не дано): отказ от зла, нетерпимости, ненависти, насилия. Не будет этого — гнить народу душой и телом…

И никто, никакой святой не даст избавления, скорого благоденствия. За служение злу, растление, уничтожение людей полагается ответ[122].

Любой другой путь — ложь и зло в новом обличье.

И на этом горьком пути не забывать: подаяние предполагает право на твою душу или души многих людей. Подают… чтобы посадить на поводок, навязать ошейник. Не все, но очень многие… Помните, ведь это люди предали Христа!

Терпеть…

Чем решительней отказ от зла, тем короче путь.

И покуда власти у народа нет, быть ему ломовой лошадью у разного рода возниц с «человеческим лицом». Народ будет лошадью, всего лишь лошадью, в очередной раз… жертвой…

А что до ленинизма… не привинтить, не приклеить, не прибить и не подвязать тесемками к нему «человеческое лицо»… Не выйдет. На том месте — кровь, ложь, стяжательство. Не станет держаться маска даже на сверхклее самых праведных и проникновенных слов. Время ленинизма избыло, вышел его исторический срок, столь громко именуемый эпохой. Эпоха громких слов и растленных поступков.

Мозг с грецкий орех… Один человек видел и рассказал, а все остальные утаили: кабы не рассудили на все дела и все учение, кабы не приняли результат болезни за обычное состояние мозга великого провозвестника небывалых «свобод и счастья»…

В стремительном рассказе Анненкова — подлинный Ленин, тот, до которого не надо добираться через завалы надуманных строк; подлинный в наготе, доступности. На мгновение он приоткрылся перед тем, кого считал своим, только краешком открылся, самым-самым краешком.

Этот Ленин начисто отсутствует в так называемом полном собрании сочинений, в том, которое призвано лепить иконный лик великого вбждя. Но есть другой, у которого очень мало общего с этим. Этот подлинный Ленин — в бетонно-бронированных сейфах хранилищ Института марксизма-ленинизма — недоступный, навек засекреченный. Это сверхсекретные протоколы политбюро, доверительные письма и записки «своим». Это тот Ленин, от которого содрогнется мир, и потому он спрятан, замкнут, замурован…