Ширится подлая кампания: не должно быть чувства патриотизма, это — изжившее себя чувство, пережиток прошлого. Это главная забота «демократической» прессы: тогда будет сломлено сопротивление народа. А ну-ка скажите в Израиле, что не должно быть чувства патриотизма, смешивайтесь и живите одной семьей с арабами. Скажите японцам, что их любовь к своим островам — это несовременное, пещерное чувство, от него следует отказаться. Скажите об этом датчанам, которые вдруг проголосовали против единой Европы — им дорого свое Отечество. В России же эти кощунственные слова говорить не возбраняется.

По логике: если нет чувства патриотизма — значит, нет и Родины, стало быть, и нет предательства. Делай по отношению к этой стране все, что угодно, потому как нет такой моральной категории — Родина, Россия. И армия тогда будет ненужной — а что ей защищать, коли нет Родины? И пусть армия рассыпается.

И история наша — сборник анекдотов, глупостей, сюжетцев для бульварных книжонок.

День ото дня это внушается нам, изливается помоями на наши головы. И делается это на русской земле!

Что это?!

Задача врагов России (а наша лжедемократия стала их основным оружием) — физически обескровить русский народ, сократить его численность, вызвать в нем духовный паралич и омертвение высоких чувств и, как следствие, осуществить разгром и захват России.

С нападением Гитлера на Советский Союз пришло в движение множество людей. Кто мог, бежал из западных областей, хотя это оказалось делом трудным. Движение немцев было стремительным, уже через неделю пал Минск. С августа 1941-го они уже начали угрожать Москве. В поток беженцев влилась и наша семья: мы с братом и мама. Милая, дорогая мама, припал бы к твоим ногам и не шевелился…

Недели мы добирались до Долматова. Там поселили нас по распределению в дом на окраине города. Хозяин советскую власть ненавидел и все грозил нам:

— Придут немцы и перережут вас всех, Комиссаровых сук и их выродков.

Из разговоров мамы я уяснил лишь одно: это был дом раскулаченных.

Мама списалась со знакомыми (кажется, Мокрушиными), и мы отправились в Ленинск-Кузнецкий, точнее, горноспасательную станцию под этим городом.

На станции школы не было, и брат ходил в Ленинск-Кузнецкий, это полем около часа. Я так скучал без него, что приходил к школе и под окнами ждал его — и так все дни. Обычно мы вместе возвращались, превращая это возвращение в игру.

Однажды нас догнала упряжка. Последним осенним зноем отходил тихий маревый день, в поле — ни души. Мужик лет сорока с вожжами в руках накуривал самокрутку. Лошадь шла не так чтобы резво, и мы не раздумывая сорвались, догнали телегу и вспрыгнули на самый краешек, опасливо косясь: не согнал бы дядя.