— Сейчас одна публика ездит в машинах, другая — в трамваях и метро, — рассуждает Лариса, — резкое деление, очень заметное в последние годы. Прежде разграничение не было столь бросающимся в глаза.

— Еще очень много москвичей эмигрировало, — отзываюсь я, — взамен приехали из деревень и мест, где стреляют. Смотри, сколько нерусских.

— Русских-то и нет.

Потом мы молчим. Нас покачивает. Ветер пушит волосы.

Все вокруг знакомо: здесь я вырос…

Поневоле вслушиваюсь в мужские голоса. Они стараются перекрыть грохот. Двое немолодых мужчин вошли и сели впереди и, очевидно, продолжают разговор.

— …Степан Павлович, вы старше. Мне к концу войны было тринадцать, вы с сорок четвертого воевали. Ведь было хуже: голод — пухли, разруха — гнили в землянках, а в городах — без отопления, ставили времянки. Хрен знает что за печурки! А слезы, горе? В каждый дом десятками похоронки. Сплошной вой! Ведь тридцать миллионов погибли…

— Не погибли — сгубили. Немцы вон… всего потеряли шесть миллионов, а воевали со всем светом.

— Согласен… Ведь ни хрена не было! Кусок черного — благодать. Ни масла, ни жиров, ни маргарина. Пробавлялись картошкой…

— Капусту не забывай.

— Да, и это уже в достаток. Другие и того не видели: доходили, умирали… Барахло… Какое?! В опорках, босиком, в солдатских ботинках, трофейных немецких кителях — кто во что горазд.

— Не, больше ватники. Вся Россия — в ватниках, Костя.

— Да. Ведь наше время с тем и сравнить нельзя. Ну хоть хлебом брюхо набьешь, а тогда и того не достанешь. Что там двести — триста граммов на день — да выстой, это стояние на многие часы в дождь, мороз. И все равно на всех не хватало — стой не стой! Ни хрена не было, ложись — и подыхай. А сейчас по тем меркам — изобилие. Жить можно. А люди? Вы посмотрите: опустились — грязные, не следят за собой, даже вши объявились. Почему не следить за собой — в кранах-то пока есть вода? Везде плевки, грязь. Все ломают, жгут, рвут, гадят. Драки, бандитизм. Пьянство несусветное. Разврат. Вор на воре…

Они некоторое время молчат. После тот, что постарше, говорит:

— Я не пророк, Костя, а соображаю так: нет дубинки над людьми — и обозначилось их нутро. При Сталине тряслись. Наказанием отоваривали незамедлительно, и… не пожелаешь врагу. Патриотизм поубавился?.. Нет, Костенька, у нас патриотизм с наказанием в одно слиты… Что людям мешает жить чисто, с достоинством?..

Пожилой мужчина молчит, после все так же неторопливо продолжает:

— Ну нет одежды — имеется старая. Следи да латай, стирай. Будь опрятен. А тут какая-то болезненная опущенность. Нет, Костя, истинное нутро подвылезло. Усталость, само собой… и нутро. Исчезли страх, опасения, нет уважения закона и власти — и вылезло, как чирьи, настоящее из людей. Себя настоящими в зеркало увидели. Вот и все басни о сознательности людей и кто есть люди. С такими «чиряками» в душе коммунизм строить?.. Эх, Ильич…