Так я думал.

…Все верно, друзья.

«…Но я хочу тебя предостеречь — не старайся заглядывать очень уж пристально к ним в души, не то тебя стошнит».

И мы, разглядев, отвернемся, забудем их как подлинные отбросы нашего народа, не то нас будет тошнить весь последующий путь, а нам ведь идти, возможно, очень долго.

Поищем свет в душах, распустим судорогу ненависти, отречемся от зла…

Возвращаемся на трамвае. Вагоны на две трети пусты, и от этого их подбалтывает. Это № 23 — мой знакомый с детства. № 21 («очко», — шутили мы) прессовал рельсы от «Сокола» до деревни Щукино, где и замыкал кольцо (в войну я клал патроны, и они отчаянно палили под колесами, это было наше любимое развлечение). Теперь у «21-го» другой маршрут.

Щукино в 30-е, 40-е и даже еще 50-е годы — свиносовхоз, высаживал и морковь, капусту, свеклу на полях, где нынче многоэтажки. А тогда это были любезные сердцу поля, спадающие к каналу Москва — Волга. Нет, не поля, а доподлинные просторы. За гладью воды они сливались с лугами, рощами — и так до смутного прочерка горизонта.

Мы, кто обитал в Военном городке, выходили на предпоследней остановке — дальше в одиночных и тусклых огнях терялась в темноте сама деревня, как и всякая деревня, имеющая одну улицу. По праздникам оттуда через поле доносились гармошки и бабьи охально-визгливые голоса.

Трамвай разворачивался на площади Марины Расковой (тогда — Всехсвятской), набирал пассажиров у «Сокола», катил, лязгая и погромыхивая, вдоль Волоколамского шоссе, а с моста через окружную железную дорогу (еще царской постройки) нырял в черноту сосновых боров. Скорости у трамваев тогда были выше. И за окнами мокро и «длинноруко» (ветки почти доставали окна) шумели клены, кусты акаций, сирени. За ними высоко и статно стыл мачтовый сосновый лес — ствол к стволу. И по этой ближней стене полнолистных деревьев и кустов стремительно смещались желтоватые прямоугольники-отражения вагонов.

А № 23 со скрежетом сворачивал под мост через окружную железную дорогу направо: ни в детстве, ни в юности я туда не ездил. Вообще маршрут «23-го» — один из самых длинных в городе. Он и доныне тот же…

Лариса шепотком сводит впечатления о публике: устала, примята, бедна… Погодя замечает, что вагоны в пыли, подтеках, краска облупленная. Я слушаю и поглядываю на Ленинградку: струится обилием огней. Час поздний, а поток автомобилей не скудеет: возвращаются дачники. Небо впереди, за высотным зданием «Гидропроекта» у «Сокола», уже почти в один цвет с ночной синевой. Когда-то там жались один к одному двухэтажные деревянные домишки («Парикмахерская», «Ателье», «Починка обуви»…), текла мутная, похожая на сток нечистот Таракановка…