Это верное дело — брать мужика на бабу. Только сыщи ту — и схомутаешь. До чего ж слаб наш брат!

«Женщина и социализм»… Они, стервы, не только белых мужиков губят!..

Велено видных беляков и контрреволюционеров (это и эсеры и меньшевики) переправлять в Омск, прочих же карать на местах. А этим — народный суд по всей форме.

Жардецкий не дал ничьих адресов. Рыло ему начистили, на расстрел выводили, пугали — не дал! Гнида кадетская: сопел, вращал зенками и крыл всех непечатным слогом!

А Венедиктову не выпустил: слишком много сходилось. Вроде невиновная, просто пользовались ею — связями, положением, крышей… а Жардецкий и пялил помаленьку, не ржавела тетя… Общее у них что-то с Тимиревой. Анюта!.. Чистые они чистые, но то не овца, что с волком пошла. Не повредит этой сучке Венедиктовой, пущай посидит годок-другой. Враз усвоит, чья власть. В тюрьме-то живо сбросит сытость. От воши все они резвые. Кудри острижем паразитке; чай, не побежит к парикмахеру, змея подколодная!

Вон адмиралова подстилка от воши и околела. В одночасье! Два дня торчал на станции: чехи уходили. А заглянул в тюрьму — доложили: отдала Богу душу. Пусть на себе спытают, как было и есть трудовому народу!..

Сразу вспомнил Федоровича: тоже бы под конвоем в Омск, — да осекся. Это только тех эсеров можно, что с Колчаком одну песню пели. А эти у Правителя власть отняли. Да и в нынешнее народнореволюционное правительство войдут… Ничего, пусть погужуют. Бог долго ждет, да больно бьет.

Сполз товарищ Семен с подушек, притомился за столом, почти без перерыва всю ночь, аж онемела филейная часть. Как есть неживая.

Прошелся по кабинету, вспомнил Флоровы заявления, аж зубами скрипнул. Задрыга!

Выдумал же: народ — это общность людей! Нет, господин эсер, есть Россия, есть народ, есть судьба народа. Ты просто от другой России, господской. Не с той, где народ и нужда, — вот и весь сказ. Будет тебе пуля.

Служба в чека очень расширяет кругозор и дает понимание жизни. Разобрался в людях Семен Григорьевич. Нет, не идеи правят людишками — зависть, деньги и жадность до бабьего пола, и ничего больше! Так по пальцам и перечислял сотрудникам: раз… два… три… Твари все это, а не люди, хоть и не виноваты, капитализм их воспитал такими, а надо очищать землю. Вот новых, своих людей на ноги поставим. На идее воспитаем. Ни кобелиного тебе там, ни сучьего… Без зависти к ближним — общее дело делаем. А деньги… на подтирку пойдут, с ними и отомрет жадность…

И аж заулыбался: увидел в воображении этого нового человека. Орлом глядит…

Буква к букве, чувство к чувству — старается ближе держать себя к учению вождей товарищ Чудновский: каждый удар сердца для народа, в борьбу — и, однако, сохраняет необъяснимую слабость к мужественно-возвышенным словам независимо от их классового происхождения. Понимает: это слабость, — но ничего поделать не может. Запали, к примеру, в душу первые слова прокламации об освобождении Ирландии — это ирландское правительство англичане пустили в расход еще в мае 1916 г. (все революционное председатель губчека по-прежнему старательно выписывает в тетрадь для «толковых мыслей», точно как Самсон Брюхин):