После Ленина осталась не философия революции, а какая-то «военно-уставная» религия, в точности отвечающая религиозному догмату: верую не разумея.

Так называемое грузинское дело проявило действительные отношения в партии — не дружное, полное взаимного доверия строительство нового государства, а беспринципная схватка за власть, поедание жизней и обучение целого народа лжи…

Умирающий вождь никому не был интересен. Теперь, когда от него ничего не зависело, его мнением, заповедями можно было просто пренебречь. Важно — выкрикивать обязательные лозунги-догмы, совершая под их прикрытием любые беззакония и извращения в политике.

…У Чижикова имелись все основания быть в восторге от Мун-дыча — «щит и меч» революции оказались у него в руках, а что это такое, Иосиф Виссарионович понимал куда как больше, нежели его соперники по партии.

В кляузно-неприятном деле Мундыч предал главного вождя, так сказать знамя партии, выступив против. В этой обстановке предательства (Сталин, Дзержинский, Орджоникидзе…) Ленин вынужден был обратиться за помощью к Троцкому. Как говорится, укатали Сивку крутые горки.

И обратиться не только за помощью, но и с последним напутствием к партии перед смертью, приближение которой он явственно чувствовал.

Недоверие ко всем прежде близким товарищам по партии оказалось настолько сильным, можно сказать непреоборимым, что Ленин обратится только к Троцкому, еще в недавнем прошлом своему политическому противнику, «Иудушке» Троцкому.

Так звериная хватка Сталина высветила подлинные отношения в партии, все расставив по местам. Поневоле начнешь метаться и прятать бумаги от своего товарища по партии (Сталина), как это делал Ленин накануне последнего мозгового удара…

И другими эти отношения быть не могли. Ибо все в мире соответствует природе вещей. Дело, замешенное на дьявольском принципе вседозволенности (этично все, что служит революции), не могло злее самой сильной кислоты не разъесть и этого сообщества революционеров. Они изначально были обречены на взаимную ненависть, недоверие и злое, кровавое соперничество…

«Мы ехали во Владивосток, — писала Анна Васильевна. — Мой муж, Тимирев, вышел в отставку из флота и был командирован советской властью туда для ликвидации военного имущества флота. Брестский мир был заключен, война как бы окончена.

…Вскоре я уехала в Японию — продала свое жемчужное ожерелье на дорогу. Потом приехал он. Тут пришло письмо от моего мужа. Классическое письмо: я не понимаю, что я делаю, он женат, он не может жить без меня, я потеряю себя, вернись и т. д. и т. д.».