Но с Элеонорой всё было по-другому. Ардерика разрывало между гордостью, что его сын будет править Севером, и ненавистью ко всей знати разом за то, что судьба неродившегося ещё человека уже была кому-то выгодна. Нужно было беречь ребёнка как новую имперскую пешку. Нужно было беречь Элеонору как ларец, где эта пешка хранилась. Это было правильно… но в то же время доводило до бешенства.

Дверь открылась, и Ардерик задохнулся — из лекарской вышла Элеонора. Уронила что-то — о доски пола глухо стукнуло, — остановилась. Протянуть бы руку, схватить за тонкое плечо, увлечь в густую тьму и выспросить, почему ничего не сказала, как могла умолчать о таком важном…

Из дверного проёма вынырнул лучник, поднял уроненную мелочь и подал ей. Элеонора поблагодарила коротким кивком и шагнула по направлению к холлу, где в тонкой паутине лучей ждал маркграф.

Она уходила по коридору, то растворялась в тёмных полосах, то выныривала в пятнах света, подставляя под дрожащее золото факелов плечи, волосы, бёдра… Ардерик сплюнул, выбрался из-за бочек и толкнул дверь лекарской. Он сможет выгнать, вытеснить, выжечь Элеонору из своего сердца. Вот только как?..

***

Замковые кладовые почти опустели. Тенрик Эслинг знал это, даже сидя взаперти, а потому оценил заботу, увидев в блюде с горохом и грибами солидный кусок копчёной оленины. Было ли на то особое распоряжение или повар сам подложил хозяину лучший кусок, думать не хотелось, равно как и прикасаться к сытной еде. Тенрик готовился умереть при осаде, готовился умереть вчера и сегодня поднялся с одним желанием — чтобы весь этот бессмысленный позор поскорее закончился.

До вчерашнего дня расчёт Тенрика был прост: после его смерти не останется наследника, стало быть, титул барона перейдёт к Шейну. Империи придётся бороться не с изменником, а с законным хозяином Севера. Шейн, конечно, не дал бы клятву верности, но это уже дело десятое, главное, в глазах местных он владел бы землями по праву. Скверно, но всё же лучше, чем отдать Север на растерзание южанам. Однако с гибелью Шейна рухнули последние надежды. Отец не может править, не то здоровье, а иных наследников нет и уже не будет.

Стихли голоса уходящих лиамцев, застучали топоры со стороны города, ушли в лес и вернулись охотники. Солнечные лучи залили пустошь и ненавистные укрепления, залили стены и теперь медленно меркли. Тенрик глядел в окно, бродил по комнате, присаживался то на стул, то на лавку. Любимым креслом, где так нагло развалился вчера маркграф, он брезговал. Шейн говорил, что рано или поздно имперцы оберут Север до нитки, отнимут у Тенрика всё — так и случилось.