— В каком смысле надругался? — неуверенно спросил Джонни и тут же угадал ответ.
— Я…
Патрик не мог говорить. Мятое покрывало с синими фениксами, холодная слизь на пояснице, капающая на кафель, — говорить об этих воспоминаниях он готов не был. Патрик взял вилку и с большой силой, но осторожно вонзил зубцы в тыльную сторону запястья, пытаясь вернуться к настоящему, к обязанностям собеседника, которыми он пренебрегал.
— Получилось так, что… — Патрик осекся, оглоушенный воспоминаниями.
Прежде в любой критической ситуации Патрик болтал без умолку, а тут потерял дар речи, и в глазах у него заблестели слезы — Джонни смотрел на него с изумлением.
— Мне очень жаль, — пробормотал он.
— Так никому нельзя поступать и ни с кем, — сказал Патрик чуть ли не шепотом.
— Джентльмены, у вас все в порядке? — радостно спросил официант.
— Слушайте, может, оставите нас в покое минут на пять, чтобы мы поговорили? — огрызнулся Патрик.
— Простите, сэр, — насмешливо проговорил хитрый официант.
— Достала гребаная музыка! — рявкнул Патрик, в бешенстве оглядывая обеденный зал; знакомая мелодия Шопена маячила на грани слышимости. — Включили бы громче или совсем вырубили бы, — прорычал Патрик и раздраженно добавил: — В каком смысле надругался? Да в сексуальном!
— Боже, мне очень жаль, — проговорил Джонни. — А я-то гадал, за что ты так ненавидишь отца.
— Вот, теперь ты знаешь. Первый случай замаскировали под наказание. В какой-то мере чувствуется кафкианский шарм — преступление без названия, оттого многоликое и страшное.
— Так это продолжалось? — спросил Джонни.
— Да-да, — торопливо ответил Патрик.
— Вот ублюдок! — воскликнул Джонни.
— Я то же самое повторял годами, — отозвался Патрик. — Но я устал от ненависти и продолжать в таком же духе не могу. Ненависть привязывает меня к тем событиям, а я больше не хочу быть ребенком. Патрик снова вошел в струю: привычные анализ и рассуждения спасли его от молчания.
— Для тебя, наверное, мир сломался пополам, — сказал Джонни.
Меткость фразы потрясла Патрика.
— Да-да, случилось именно это. Как ты догадался?