30 ноября 1941 года

Надеюсь, у тебя все хорошо, Девушка-греза?

Писем от тебя пока не было. Просто смешно, сколько часов я потратил на мысли о том, что почта затерялась. Офицер по транспорту заверил меня, что мы на войне (в самом деле, приятель?), а следовательно, пропавшая почта – наименьшая беда на фоне общей картины. Но потом, когда я предоставил ему на выбор несколько вариантов того, куда он может отправить свою общую картину, он поспешил сказать, что подобные случаи редки.

Письма, как судьба, в конце концов находят дорогу к адресату, каким бы кружным ни был их путь. Поэтому я подожду и попытаюсь верить в почтовую систему, в общую картину, а в основном – в тебя, моя Айлиш… Ибо без веры, боюсь, это воняющее потом, осаждаемое москитами, шумное и непредсказуемое существование вполне может меня одолеть.

* * *

10 января 1942 года Любимая, прошлой ночью я боялся закрыть глаза: а вдруг память о твоем лице покинет меня навсегда? Меня мучают сожаления, невысказанные слова снова и снова прокручиваются в голове, пока мне не начинает казаться, что я сойду с ума. Почему ты не написала? Неужели ты так скоро меня забыла? У меня болит сердце при мысли, что ты встретила другого. Безумие, но я постоянно думаю о том первом дне, который мы провели в старой хижине, и как я распинался о дранке из черноствольных эвкалиптов и утомлял тебя историей о подземной емкости для воды, закопанной первыми поселенцами. Тебе было интереснее заставить меня поцеловать тебя, помнишь? Признаюсь теперь, что я был несносным умником, сопротивляясь из чувства приличия, но – и я умоляю тебя простить мою откровенность, любимая, – все это время я думал: «Боже, как красива эта женщина, даже страшно, как сильно я ее люблю», а потом, чуть позже, я мысленно добавил: «Клянусь, не могу дождаться, пока мы поженимся». Все, разумеется, осталось невысказанным, скрытым под моей жалкой показной грубостью. Теперь я тоскую по тем дням, когда я спешил по тропинке к маленькой хижине, зная, что ты ждешь меня. Иногда моя тоска по тем счастливым временам похожа на физическую боль. О, моя Айлиш, это письмо признаний, да? Как легко теперь изложить все это на бумаге, даже зная, что первым это прочтет цензор. Но, любимая, чем хороша война – благодаря ей спадает пелена самомнения, и ты ясно видишь единственное, что дает тебе смысл жизни. Для меня это единственное – ты. Спокойных тебе снов, мой дикий воробушек, храни мое бедное старое сердце рядом со своим. Навсегда твой, Сэмюэл.