Она стояла у поезда и слушала утреннюю перекличку муэдзинов на минаретах: всходило солнце. Когда призыв на намаз отпели, хотела уже отправить вещи пропавшего на хранение вокзальному начальству — но Буг объявился сам.

Вернее, объявилось его могучее тело. Оно вплыло на перрон, несомое четырьмя солдатами, — как тяжеленное бревно, которое не смогли вскинуть на плечи, а волокут, едва приподымая над землей. Солдаты запыхались, но перемещали ношу бережно — шагали мелко и плавно, стараясь не раскачивать.

— Сестра! — обратился к ней издалека старший. — Начэшелона Деева где найти?

— Он пока не может к вам выйти.

Белая подошла к носильщикам и заглянула в лицо фельдшеру — тот негромко сопел, подергивая во сне усами. Даже не наклоняясь, Белая ощутила крепкий коньячный дух.

— Дело тут до Деева… прибыло, — извинительным тоном сообщил старший.

— Заносите сюда, — показала в штабной.

Велела класть Буга на свой бывший диван. Стариковское тело было так огромно, что едва уместилось на ложе. На всякий случай Белая открыла гармошку — мало ли что учудит с пьяных глаз, пусть будет под присмотром. Ни Деев, ни Фатима не проснулись.

— Это вы его… накачали? — спросила у старшего, провожая солдат на улицу.

— Да он к нам уже пришел такой! — тот все извинялся перед Белой, словно была она Бугу жена или кто-то близкий. — Только ногами еще шевелил и языком. А как перестал шевелить — мы его сразу сюда.

— Откуда же вы узнали, куда нести?

— Так вот, — недоуменно дернул плечами солдат и достал из кармана мятый лист, сложенный вчетверо. — Как тут ошибешься?

Белая развернула — тот самый мандат, что подписывала утром. На обороте крупным фельдшерским почерком было выведено указание: «Мертвецки пьяное и потому обездвиженное тело мое прошу транспортировать на железнодорожный вокзал, в санитарный поезд. Передать тело начальнику эшелона Дееву».

— Спасибо вам, товарищи. — Белая пожала руку каждому.

— Ему от нас спасибо, — неожиданно с чувством произнес старший. — Мы эту ночь никогда не забудем.

— Буйствовал?

Четверо только переглянулись странно.

— Бранился?.. Тогда что?

Старший помялся, подбирая слова, но так и не сумел подобрать — сказал как есть:

— Лошадей целовал. Всю ночь в конюшне — морды им целовал и слова говорил, такие ласковые, такие трепетные… Захочешь, девке не придумаешь, как сказать, а здесь — лошадям. У нас пол-эскадрона его послушать собралось. Ротный наш за ним в тетрадочку записывал. А повар слезы утирал. Вот какие слова… Поэт!