Максимилиану Михайловичу было, конечно, не до сетей. В полном капитанском обмундировании, в шинели нараспашку, из-под которой били в глаза женщинам ордена и медали, слепили хуже слез. Федор застеснялся своего убогого вида:

— У меня-то ничего военного не осталось, сам знаешь…

— Осталось, осталось, не прибедняйся, — сказал Максимилиан Михайлович и повел в обход женщин, побыстрее к дому.

Но там у зыбки тихой покорной тенью копошилась Тонька, и это было сейчас как нож в горле.

— Чего? Чего, Лутонька?

— Не кричи, Федор, хоть в такой-то день. Я уйду. Но с кем Домнушку оставить? С кем, скажи?

Все эти два дня он старался не думать об этом. Смерть Марыси всякое соображение выжгла. Но сейчас вот надвинулась на него Тонька с этой несчастной зыбкой, и он снова закричал:

— Чего? Чего тебе от меня надо? Сгинь с глаз моих!

Тонька закутала Домнушку в одеяло и без слов вышла с ней на улицу, видно было, на завалинку, на сугрев прошла.

— Оставь ты это, Федор… после, после, — замахал руками Максимилиан Михайлович. — Давай, лейтенант, одевайся. Спирт у меня есть.

Федор ошалело побегал по горнице и вспомнил: гимнастерка, хоть и старая, где-то валялась, сапоги можно почистить, штанов только нету, последние изопрели до неприличия…

Но стал все же суетливо раздеваться, стесняясь своей худобы и однорукости. Максимилиан Михайлович ему помогал. Вдвоем надели гимнастерку, прицепили к ней единственный, тусклый уже орденок, как память о первом дне войны, и стали думать, что делать со штанами. Никак не шли бурые домотканые порты к военной гимнастерке, да еще с прицепленным к ней орденом. А пока думали, тихо вошел Семен Родимович, больше обычного припадая на обрубленную ступню, и протянул аккуратненький сверточек:

— Вот, Федор Иванович. Облачайтесь. Мне-то ни к чему. Пушку пойду заряжать, салютовать вам буду.

Исчез как тень, тенью же и мимо окна скользнул.

— Пушка? Какая пушка? — уставился на Федора Максимилиан Михайлович.

— А, блажит мужик, — отмахнулся Федор. — Смотри, что там у него.

Максимилиан Михайлович развернул сверток — там была новенькая солдатская пара.

— Ну, лейтенант, в солдатском не грех и генералу победу встречать.

С помощью Максимилиана Михайловича Федор еще раз переоделся. Гимнастерка была тесновата, галифе коротковаты, но в сапогах не видно, ничего. На какой-то миг Федор ощутил себя тем молодым лейтенантом, который с горсткой бойцов встречал на границе тот страшный день сорок первого года…

Опять засвистели вокруг невидимые пули, заскочили в светлую горницу конники, зависли над ним шюцкоровские сабли. Черный взрыв закрыл глаза, отуманил ум — Федор схватил табуретку и хрястнул ее прямо в морду набегавшего фашиста-шюцкора…