Майлз сидел на крыльце уже с полчаса, когда мать вышла из церкви, и лицо у нее было пепельным. Он вел ее домой, как вел бы слепую, и дома она прямиком направилась в спальню, плотно закрыв за собой дверь. На следующее утро, в воскресенье, они пошли к мессе, но во время проповеди Грейс стало плохо, и, наказав Майлзу оставаться на месте, она поднялась, пошатываясь и зажимая рот ладонью, и вышла в боковую дверь. Наверное предчувствуя приступ тошноты, Грейс, вопреки их обыкновению, захотела сесть подальше от алтаря, и тем не менее люди оборачивались на нее, пока она, спотыкаясь, шла к выходу, и, по мнению Майлза, отец Том только усугубил ситуацию, прервав проповедь и продолжив, только когда за Грейс захлопнулась церковная дверь. В квартале от церкви находилась автозаправка, и Майлз предположил, что мать побежала туда опорожнить желудок, но от проповеди перешли к причастию, а Грейс все не было. Майлз встал в конец очереди причащающихся, остро, до боли, сознавая, что не должен вкушать облатку. Он солгал на исповеди вчера, и не таким, как он, вбирать Бога в свое нечестивое тело. Опять же, поскольку на исповеди он побывал, могло показаться странным, что он не принимает причастие, и он получил вафельку на язык, но во рту у него так пересохло от виноватости и стыда, что вафелька не растаяла во рту, но ощущалась как лоскут тонкого хлопка. Он все еще пытался проглотить облатку, когда почувствовал, что мать, бледная и ослабевшая, села рядом с ним. Она взяла его за руку, крепко сжала, будто хотела донести до него то, чего он больше всего боялся: она умирает из-за того, что съездила в отпуск на Мартас-Винъярд. Она чем-то заразилась там и вернулась домой совершенно больной. Вчерашняя исповедь не принесла ей облегчения, и Майлз подумал, не солгала ли она священнику, как и он, решив в последний момент не выдавать свою тайну отцу Тому, ее старому знакомому, вот если бы на его месте оказался новый молодой священник… Отец Том, вероятно, заподозрил ее в том же и повел в ризницу, но даже там Грейс, надо полагать, не стала рассказывать о Чарли Мэйне.

Однако натянутость этого сценария Майлзу была очевидна. Мать тошнило и раньше, задолго до появления на сцене Чарли Мэйна. Но, рассуждал он, возможно, мать загодя настроилась на то, что они там вместе делали, а с этого и начинается грех – с порочности в мыслях, о чем Майлзу не раз говорили в воскресной школе духовные наставники. Возможно, рвота была предупреждением Господним, которое она предпочла проигнорировать. Вот, значит, какова расплата за мимолетное счастье.