Заметив выражение ее лица, он поправился:
– То есть просто прими это.
Повисла пауза. Где-то вдалеке разорвались еще две бомбы.
– Я зашел только проверить, что тебе не страшно одной, – сказал он. – Я хотел предложить пойти в убежище, если хочешь. Прости, что я… увлекся. Это больше не повторится.
Он взял с тумбочки свой бокал и допил виски.
– Нет… – Господи, скорей бы ушел!
Он поднялся и встал напротив затемненного окна с пустым бокалом в руке.
– Что ж, твоя кровать достаточно далеко, – резюмировал он.
Оторвавшись от упорного созерцания одеяла, она подняла голову: он смотрел на нее нерешительно – малодушно.
– Ну, спокойной ночи, – неловко попрощался он и зашагал к двери на негнущихся ногах. – Я постучусь в полвосьмого, если сама не проснешься.
– Ладно, – отозвалась она, словно скрепляя этим некий молчаливый, нелегкий пакт.
Подождав, пока за ним захлопнется дверь, Луиза уронила лицо в ладони и заплакала. Казалось, она должна была торжествовать, праздновать победу, однако вместо этого ощущала лишь горькую потерю…
Утром на вокзале он дал денег носильщику, чтобы тот нашел местечко получше, купил ей «Таймс», «Лилипут» и «Кантри лайф», отыскал проводника и попросил присмотреть за ней, дал ей фунт на ланч и устроил в купе. Неловкость прочно осела между ними, словно липкая пленка. Он легонько похлопал ее по плечу, неуклюже поцеловал в макушку и вышел на платформу. Остановившись у приоткрытого окна, он сказал:
– Ладно, пойду, пожалуй.
Неожиданно он написал пальцем на грязном стекле: «Прости, малыш! Люблю тебя!» зеркальным способом. Когда она была маленькой, он часто использовал этот трюк: брал два карандаша и писал одно и то же слово в разных направлениях – в обычном и в зеркальном. Он попытался ей подмигнуть, но из глаза выкатилась слеза. Махнув рукой на прощанье, он отошел, не оглядываясь.
Клэри Зима – весна 1941
Клэри
Зима – весна 1941