Через две минуты Тим стоял у моей двери – широко раскрыв глаза, широко улыбаясь и широко раскинув руки. Он обнял меня так крепко, что даже оторвал от пола.

– Я думал, тебя похитили! – сказал он.

– Так и было. Проходи.

– Я услышал твой унитаз и, такой: “Мамочки, неужели это привидение?” Все отправили меня сюда – проверить. А это ты! Ты здесь! Мы не репетировали, а то я бы голову тебе открутил!

– Я знаю, – сказала я, кивнув. – Это я так подала тебе сигнал. Мне нужна твоя помощь.

Тим уселся на подлокотник дивана и принялся подпрыгивать. Он был весь мокрый после тренировки искусственного дыхания, и, когда зачесал пальцами волосы, в них остались влажные бороздки.

– Ты помнишь того пропавшего мальчика? Ну, из истории про пастора Боба Лоусона?

– Конечно, – ответил Тим и начал было еще что-то говорить, но запнулся и уставился на меня.

На моем лице, вероятно, была написана целая повесть, но мне было плевать. Я с ногами забралась на диван, развернувшись лицом к Тиму. Мне хотелось начать с самого начала, но я не могла решить, когда же все началось. В тот день, когда я познакомилась с Иэном, или в то утро, когда обнаружила его сидящим на корточках за стеллажами? Поэтому я начала с середины.

– Однажды он принес мне оригами в виде младенца Иисуса, – сказала я – и без передышки поведала Тиму всю историю целиком. Ну, в сокращенном виде.

Я понятия не имела, почему решила, что ему можно доверять – возможно, потому что он любил театр, а может, просто потому что он был Тимом, или потому что я могла легко представить его ребенком, сидящим на корточках на полу в библиотеке и читающим “Кроликулу”[78], подпрыгивая точно так же, как сейчас. Но я была права. Ему можно было доверять. Ему можно было бы доверять, даже если бы Иэн все еще был со мной, если бы он до сих пор не нашелся, если бы так и шел со мной рядом, сгибаясь под тяжестью раздутого рюкзака.

– Порясающе, – повторял Тим. – Просто потрясающе! В смысле, мы-то считали, что ты вся из себя приличная библиотекарша. А ты, оказывается, борец за права человека и кто там еще, и даже рискуешь жизнью, мать твою!

Почему-то меня раздражало, что у Тима сложилось такое лестное представление обо мне, поэтому я прервала его тираду.

– Мне нужна твоя помощь, – сказала я. – Твоя, и только твоя, и, прошу тебя, никому ни слова.

Я показала ему журнал и свои списки и объяснила, чего я от него хочу.

– Можешь взять себе все, что есть в квартире, – добавила я. – Все, что осталось. В качестве платы за услугу. Можешь оставить себе или использовать как реквизит – мне не важно. А можешь продать.