Несколько человек выкрикивают слова одобрения, весь зал аплодирует. Жан Муази дожидается тишины и продолжает:

– Я прошел через членство в группировках, где считали, что мир можно изменить насилием. Теперь мне известно куда более действенное оружие – культура.

Зал устраивает ему овацию, фотографы расстреливают вспышками счастливого лауреата, потрясающего, как военным трофеем, своим чеком.

Ведущий, сочтя, что Муази закончил свою ответную речь, предлагает журналистам задавать вопросы и указывает на поднявшую руку молодую женщину.

– В своей последней книге «Донжон», – говорит та, – Ален Ротт-Врийе рассказал о несовершеннолетней девочке, замученной в замке старыми извращенцами. Совпадают ли эти садомазохистско-педофильские сюжеты с вашим подходом к литературе?

– Как убежденный провокатор я люблю эпатаж, Ротт-Врийе тоже был в этом деле крупным мастером. Еще вопросы?

– Вас и ваших сторонников обвиняют в усиленной эксплуатации сен-жерменской литературной системы. Вы, дескать, давите на прессу и на издателей…

– Мы боремся за то, чтобы молодежная литература не становилась справочной литературой для взрослых.

Раздаются одобрительные смешки.

– Вы не считаете, что выбор надо оставить читателю? – спрашивает молодая журналистка.

– Грустная реальность такова, что читатели часто глуповаты. Дай им свободу выбора – и они погрязнут в примитиве. Отсюда успех самых жалких писак, того же Уэллса. Чтобы им помочь, следует избегать излишнего многообразия в литературе. Пусть выбирают между хорошим и лучшим! На счастье, существуем мы, критики. Мы создаем вкус, мнение. Мы решаем, какой быть литературе будущего.

– Не получается ли у вас в итоге копия литературы прошлого? – иронизирует журналистка.

– Хорошо бы вообще запретить любую фальшь, любые авторские бредни, пусть торжествует истина, отсылающая к социологической, политической, психологической проблематике.

– А воображение?

– Наплевать на воображение! Образованному читателю подавай аутентичность. «Пуп» – это реально пережитое, реальное, осязаемое. Я говорю только о том, что знаю: об отце, о знакомых женщинах, о вечерах, на которые меня приглашали, о моих друзьях.

Жан Муази спускается с эстрады под аплодисменты, раздает автографы и рукопожатия, перечмокивает множество щек и удаляется в туалет.

Там, стоя над раковиной и глядясь в зеркало, он расплывается в улыбке, не видя стоящего прямо у него за спиной призрака Габриеля Уэллса.

Критик насыпает на карманном зеркальце три дорожки белого порошка и делит их бритвенным лезвием на маленькие горки. Потом достает позолоченную трубочку и начинает вдыхать порошок.