Лучше всего, конечно, тем, у кого свое хозяйство, так еще можно перебиться. Да и их друзьям тоже голодать не приходится. Но сколько их, таких счастливцев…

И все равно радушие и гостеприимство остались те же. Самим себе во всем отказывают, чтобы было чем угостить гостя, и потчуют его, как раньше. Чтобы смертельно не обидеть хлебосольных людей, приходится, скрепя сердце, садиться за стол и угощаться. Ребмана мучила совесть, когда он заходил к своим знакомым. Не хочется объедать добрых хозяев. Но если неделю не появляешься, слышишь: «Петр Иваныч, дорогой, что это вас так давно не видно, мы уже начали беспокоиться, не случилось ли чего. Ну садитесь же к столу!»

Тем временем неразбериха и хаос продолжаются. На фронте все разваливается. Крестьяне в деревнях начинают выгонять господ из усадеб и устраивать погромы, разбивая и ломая все – даже скотину саблями рубят.

«Они все крушат», – пишут газеты, – «сносят и сжигают все, что принадлежало помещикам». Зачем? Почему? Если бы Ребман своими глазами не видел, как летом пятнадцатого года самые добродушные с виду люди в мгновение ока превращались в диких бестий, он бы не поверил. Но из-за чего? Этот вопрос он задал тогда пекарю Петру. «Потому что это – немецкие товары, вот из-за чего!» – был ответ.

– Они правы, – говорит Михаил Ильич, когда однажды об этом зашел разговор, – нужно разделаться со всем, что напоминает о старых временах и принадлежит старым хозяевам, феодалам и гнилой интеллигенции, виновным в том, что Россия никогда не могла нормально развиваться. Не то чтобы мне доставляло особую радость массовое убийство, – это отвратительная работа, и мы предоставим выполнять ее дьяволу, уж он-то себе не откажет в удовольствии!

– Да, но всякая новая жизнь должна иметь связь с предыдущей, нельзя все разом оборвать, это неестественно. Иные революции тоже продвигались шаг за шагом. Три революции одновременно – религиозную, социальную и политическую – этого еще никому не удавалось осуществить.

– А мы осуществим! – уверенно говорит Ильич. – Дайте нам двадцать пять лет, полжизни человека, и весь мир поразится тому, во что мы превратим Россию!

– Да уж! Это будет невиданная доселе куча руин и обломков! – иронизирует Ребман. – Лучше признайся: вы сами не знаете толком, что будет. Вы просто вообразили себя зодчими «нового мира». Но меня это все не касается.

– Да пойми же ты, наконец, это не игры, не детские игрушки! – отвечает ему друг в том же тоне.

И вдруг продолжает очень серьезно:

– Революция касается всех, это не просто дело одного русского народа!