– Как и должно! – отозвался пастор.

– Ах, нет же, говорите серьезно, неужели в Швейцарии еще есть шоколад? И его можно свободно купить?

– Сколько угодно, или, вернее сказать, насколько позволяет ваш кошелек. Прилавки в магазинах заполнены снизу доверху. Там нет недостатка даже в тех вещах, о которых мы здесь и в лучшие времена знали только понаслышке.

– И одежда? И белье? И обувь?

– Сколько пожелаете.

– Но с обувью все же туго?

– Нет, и ее полно, такой же красивой и добротной, как до войны. Вот, поглядите-ка!

– Ну, а как в остальном?

– Как может быть в стране, познавшей войну только с хорошей стороны!

– Это как же?

– А как вы думали? Они ведь только в выигрыше. Наживаются, жиреют. Да еще и недовольны всем больше, чем когда бы то ни было: только и слышишь жалобы да нытье. Подумайте только: швейцарцы – несчастные жертвы мировой войны!

Это он произнес так громко, словно говорил проповедь с амвона и его слушал весь мир.

Госпожа пасторша живо переводит разговор на другую тему:

– Ну что вы скажете о моем воскресном жарком, Петр Иванович?

В ответ Ребман вопросительно поднял брови.

– Ну же?

– Сказать ли правду, даже рискуя показаться нахалом?

С этими словами он поглядел в сторону старшей дочери.

– Да говорите же, мы ведь уже поели! Или не догадались?

– Я не только догадался, но знаю точно: мясо, которое мы здесь с таким аппетитом поедали и которое мне показалось нынче вкуснее, чем самое сочное телячье жаркое в старые времена, – так вот, это мясо еще неделю назад было облечено в лошадиную шкуру, по которой хлестал кнутом ломовой извозчик.