Нанаи опустила голову, глядя на сложенные на коленях руки, обвитые яркой пряжей. Конец нити, змеясь, спускался по ее ноге на низкую скамеечку, на туфельку из овчины.

– Что же сталось с твоим сердцем, как в него проник другой? – повторила Тека свой вопрос.

Молчание было ей ответом.

Тека покачала головой, ничего не поняв. Да и как она могла понять? Ей неведома была тайна ночи, проведенной в подземелье дома Синиба. Не слыхала она слов, которыми Устига открыл Нанаи свое сердце. Откуда ей это знать!

– Или ты что-то скрываешь от меня? Не обещала ли ты персидскому князю ждать его и любить? Мне-то ты можешь довериться. Я тебе как мать, и в память о бедной Табе не оставлю тебя.

– Ни о чем не спрашивай меня, добрая Тека, – прошептала Нанаи, прижав руки к глазам, и заплакала, уткнувшись в пряжу.

– Я не хотела тебя обидеть, прости, Мардук мне свидетель. Я хочу тебе добра, я и сама когда-то любила и тоже поступала безрассудно, потому что некому было меня наставить. Боюсь, как бы и ты в душевной смуте не натворила глупостей… Реши, кто твой избранник, и раздели с ним его судьбу. Устига – если тебе невмоготу без него – либо Набусардар, это дело твое, а покуда не решишься, будешь как пальма, расщепленная бурей, и сердце твое будет кровоточить, подобно ране.

Она отвела пряжу от лица Нанаи.

– Выслушай, моя повелительница, – проговорила Тека, строго глядя ей в глаза, – я знаю Набусардара с его первого вздоха, он смел, умен и красив. О богатстве его не говорю, знаю – тебе это безразлично. Он заслуживает, чтобы ты любила его верно. Люби его и не сомневайся – на твою любовь он тоже ответит любовью. Мне говорил об этом и Гедека, да я и сама знаю, что у моего господина самые добрые намерения, они не противны ни богам, ни законам. Доверься ему. Ты согласна?

– Да, – негромко подтвердила Нанаи, – но прошу тебя, в память о благословенной жизни тетушки Табы, когда понесешь персидскому князю еду, захвати горсть благовонных семян и теплое покрывало…

– Почему же ты стоишь на своем, госпожа?.. Молча смотали они пряжу в клубки, и Тека отнесла их вышивальщицам, не преминув напомнить им, чтобы хорошенько потрудились над новой накидкой. А вот про теплое покрывало и благовония для Устиги запамятовала – не без умысла.

Итак, Нанаи решила терпеливо ждать Набусардара и откровенно рассказать ему и о своей тревоге за отца, и об угрызениях совести, вызванных горестной судьбой персидского князя. Но Набусардар все не давал о себе знать. Снова мучительно долго тянулись ночи, а дни становились все тревожнее. Нанаи чувствовала себя самой одинокой из людей.