Слова Исме-Адада повергли в изумление даже уравновешенного и рассудительного Наби-Иллабрата. Согласие после стольких лет вражды! Он не поверил собственным ушам. «Мы, надеюсь, придем к согласию!» Но раздумывать и теряться в догадках было недосуг, весть о том, что арабская конница проникла к берегам Евфрата, не на шутку встревожила помощника Набусардара., хотя у него тут же шевельнулось подозрение, не уловка ли это святейшего, втайне решившего не уступать поселенцев.

А в это время во двор дома командования армии влетел воин, с головы до ног покрытый пылью, утомленный бешеной скачкой и дальней дорогой. Спрыгнув наземь, он потребовал, чтобы его тотчас пропустили к самому Набусардару, но так как последний отсутствовал, гонца принял Наби-Иллабрат. Урукский наместник извещал о бунте в арабских провинциях. В течение двух ночей злодеи жгли хлеба на халдейских полях. Огонь уничтожил море пшеницы.

Возвращаясь, арабы подрубали финиковые пальмы, лишив тем самым население всякого пропитания.

Наби-Иллабрат был взбешен, всегдашнее его хладнокровие сменилось яростным гневом. Еще недавно наместники вассальных провинций заверяли царя Валтасара в своем верноподданничестве. Никто не предполагал, что. именно в этом краю поднимется смута. Видно, Кир поощрил их своей смелостью. А может, это дело приспешников Устиги? Может, дух Устиги витает на свободе? Наби-Иллабрат почувствовал вдруг лютую ненависть к персидскому князю. Пожалуй, на месте Набусардара он, нисколько не колеблясь, велел бы тут же его казнить. Переполнявшее его мстительное чувство перенеслось и на ту девчонку, что сперва помогла схватить Устигу, а теперь в Борсиппе никому не дает из-за него житья. Нет, пора Набусардару возвращаться и образумить эту беглянку из Деревни Золотых Колосьев! А пока – надо послать солдат для подавления мятежа на западе.

Первый гнев улегся, и Наби-Иллабрат смог поразмыслить спокойнее.

Ответ Исме-Адада Наби-Иллабрат передал верховному судье и скульптору Гедеке. Верховный жрец обещал помиловать отца Нанаи, и Наби-Иллабрат просил Гедеку утешить девушку.

Услышав отрадную весть, Нанаи наполнила сосуд кедровой смолой, зажгла ее и поставила в траве среди деревьев – в благодарность за то, что Энлиль сжалился над старым Гамаданом. Тронутая милостью богов, она опустилась на колени перед столбом высоко поднявшегося дыма и горячо и долго молилась. В доме Набусардара не было изваяний богов. Лишь в саду, возле фонтана, как украшение его, стояла статуя Таммуза. И все же Нанаи почувствовала облегчение; выражение горечи и скорби постепенно сходило с ее лица. Нанаи была признательна богу Энлилю и прониклась уважением к Наби-Иллабрату и к верховному судье.