Улу запнулся.

Нанаи дружески улыбнулась ему, побуждая к откровенности. Она любила Улу, как брата, как лучшего из людей. Когда, пробудившись, она думала о нем, ей становилось радостно, лицо ее светлело, девушке хотелось быть доброй и нежной. Нет сомнения, что своим стремлением к знаниям она тоже была обязана Улу. Улу казался ей самым просвещенным из жрецов, самым мудрым из ученых. Никому другому не дано было столь проникновенно оценить художественные сокровища Старого Света. Никто другой столь совершенно не мог постичь красоту и мудрость письменных памятников, начиная с древнейших времен. Улу сам видел многое из того, о чем он рассказывал Нанаи. Ему довелось лицезреть пирамиду Хеопса и знаменитые египетские пилоны. Благоговея, останавливался он подле мраморных скульптур Греции. Улу посчастливилось видеть великолепные чертоги Ассирии и дворец Миноса на Крите. Он хорошо знал архитектурные сооружения прославленного Карфагена и мог не только описать их, но и рассказать, как и почему были они воздвигнуты. Итак, не будь мрамора, у греков не было бы скульптур; не будь гранита, не высились бы пилоны, охраняющие вход в египетские храмы; без глины не были бы воздвигнуты халдейские строения, удивляющие весь свет. Стало быть, учитель человека – это природа. Как проста мудрость Улу!

А еще он сказал, что наставниками человека являются также страх, нужда и смерть, но величайший из них…

Тут Улу замолк, не докончив своей мысли. Нанаи робко напомнила ему, что величайший учитель… С замиранием сердца ждала девушка ответа, словно Улу сейчас откроет перед ней величайшую тайну жизни.

Взгляд учителя посерьезнел; взяв руку Нанаи в свои руки, Улу проговорил:

– Величайшими учителями каждого человека и всего человечества были, есть и будут ненависть и любовь.

Нанаи вздрогнула и выдернула руку. Да, и в ней живут оба эти чувства, не раз повергавшие ее в трепет. Как часто, нахлынув бурными потоками, они захлестывали ее сознание, лишая ясности мысли! С тех пор как, едва вступив в жизнь, узнала она Устигу и Набусардара, ее преследовали, не отступая, ненависть и любовь. Нанаи стояла меж ними, словно между высокими стенами, уходившими в небесную высь. Впервые они полонили ее в Оливковой роще – с ней случилось то же, что бывает с неосторожным пастухом, погнавшимся за отбившейся овцой и сорвавшимся в пропасть. Теперь она, вроде того пастуха, стоит на песчаном дне ущелья и молит небо о помощи. Некогда она верила в любовь, считая ее неприступной твердыней. А теперь против нее выросла стена, имя которой – ненависть. Ненависть швырнула ее, как игрок кость, в смуту жизни. Прежде любовь вызывала в Нанаи только нежность, теперь она стала источником ненависти. Любовь и ненависть слились в ее сердце в стремительный вихрь, который треплет ее, словно ветер – рубище странника. Неужто же для того и вселились они в ее сердце, чтобы стать ее учителями, величайшими учителями, как говорит Улу? Добрая Таба, провожая ее сюда, предсказывала на прощание, что любовь свою она искупит страданием, во. имя любви она должна претерпеть все муки, предопределенные ей судьбою.