Отложив книгу, он сидел, греясь и не двигаясь. Потом все-таки зашевелился, развязал тряпки, приспустил штаны. Зачернела рана. И уже с нее потекли ручейки, тошно пахнуло кровью. Кажется, глубокая… Николаус прикладывал снег, потом перевязал ногу старыми полосками сермяги, нарезал с одежды еще полосок и тоже обвязал ногу. Натянул штаны. Вытянул ноги к огню, чтобы просушить сапоги. Саврасый, почуяв кровь, зафыркал. Николаус посмотрел на него, потом взглянул вверх.

Над деревьями горели звезды. В детстве он думал, что это костерки каких-то лесничих.

…Николаус задремывал, встряхивался, подбрасывал дров в огонь и снова клевал носом. Думал про Бунакова — что с ним случилось? И куда, кому он вез эту книгу? Книга, видать, стоит целое состояние: рукописная. В какой-то мастерской над ней писцы трудились и изографы.

Очнулся от укуса какой-то красной то ли собачки, то ли лисички. Сразу почуял запах горелого. В боку пропекало. Горит кафтан!.. Он принялся хлопать по боку, захватил снега приложил к тлеющей дыре. Угольки еловые предательски стреляют!..

Снова подбросил дров. Наткнулся на книгу. Надо бы ее убрать. Завернул в холстину, спрятал в суму.

Встал и, хромая, подошел к саврасому, заставил того встать к костру другим боком, погладил по шее. Конь вроде благодарно вздохнул. Николаус зачерпнул снега, отправил в рот. Пересыхало во рту. Вспомнил про чарку, достал ее, набил снегом, придвинул к огню и вскоре пил теплую снеговую воду, потом еще одну чарку… Пировал. С семи или восьми чарок немного утолил жажду. Так и рану можно было бы промыть.

Но уже он не хотел снова ее развязывать, пускать кровь.

Спать было опасно.

И он опять полез в суму, достал книгу, наклонился к огню. Раскрылась книга на картинке с каким-то князем в красной одежде, плывущим в кораблике с отроками, с кормчим, управляющим веслом, с башней на берегу или домом, в окнах которого виднелось по человеку. У сего князя или боярина был лик, напоминавший лик Спасителя, но на длинных власах не терновый венец, а пышная корона… Тут же внизу на другой картинке одно войско гнало другое, борзо бежали кони. На другой на троне восседала женщина, дородная, к ней речь держали какие-то мужи. И дальше та же дородная женщина стояла над яминой, к которой мужей в корабле несли — и уже тот же корабль в ямине и был. А на иной картинке она же восседала на троне, а перед нею слуги сожигали голых людей. И была битва, катился алый круглый щит по земле под копытами лошадей, и летела отрубленная глава в шлеме. И воины шли на приступ башни, а та женщина снова восседала и смотрела, приподняв руки, как бы говоря: ну вот… И на башне сидела птица. Дальше были все картинки с нею и с какими-то царями в коронах, со слугами, несущими драгоценности и кушанья. С кораблем, в коем сидела эта женщина. А вначале она, видно, получала благословение от большого священника. И снова на троне своем восседала, а к ней шли мужи. И — вот уже ее оплакивали положенную во гроб.