Он говорил о “новой клевете”, циркулирующей в арабском мире, – 11 сентября в башнях-близнецах якобы не было евреев – и о необходимости в это тревожное время противопоставлять злобную ложь благодатной полуправде. Он говорил о Платоне так, как будто лично получил просветление, припав к его афинским стопам. Он называл членов президентского кабинета по именам, объясняя, как “мы полагались” на президента, который должен был использовать этот уникальный исторический момент, чтобы разрубить геополитический узел и радикально расширить сферу свободы. В нормальное время, говорил он, большая часть американского общества была разрозненной и невежественной, но теперь у “нас” появилась уникальная возможность – первая с конца холодной войны – принять “философа” (какого именно философа, Джоуи то ли не понял, то ли не расслышал), который объединит страну единой миссией, чью праведность и необходимость доказала его философия.

– Нам надо гибко подходить к фактам, – с улыбкой сказал он дядюшке, который слегка заспорил с ним о ядерных возможностях Ирака. – Современные СМИ представляют собой расплывчатые тени на стене, и философу придется быть готовым управлять этими тенями ради высшей правды.

Между мгновенным желанием поразить Дженну и его обрамлением в слова прошло лишь одно ужасающее мгновение свободного полета.

– Но откуда вы знаете, что это и есть правда? – спросил Джоуи. Все головы повернулись к нему, и его сердце застучало.

– Никогда нельзя знать наверняка, – сказал отец Дженны, улыбаясь. – Вы правы. Но когда мы понимаем, что наше понимание мира, основанное на том, к чему лучшие умы десятилетиями приходили опытным путем, абсолютно совпадает с индуктивным принципом всеобщей свободы, – это хороший знак, что мы мыслим в правильном направлении.

Джоуи энергично кивнул, чтобы выразить свое полное согласие, но неожиданно для себя заявил:

– Но ведь, как только мы начнем лгать по поводу Ирака, мы будем ничуть не лучше арабов, которые лгут насчет евреев и 11 сентября?

– Вы очень умный юноша, не так ли? – спросил отец Дженны, совершенно не смущаясь.

Джоуи не понял, было ли это сказано с иронией.

– Джонатан говорит, что вы очень хорошо учитесь, – нежно продолжал глава семьи. – Вам наверняка приходилось досадовать на людей, которые не так умны, как вы. Людей, которые не только не могут, но и не хотят понять некоторые вещи, логика которых для вас очевидна. Людей, которым безразлично, что их собственная логика хромает. Вам знакома такая досада?

– Но ведь все дело в том, что они свободны, – сказал Джоуи. – Для этого и нужна свобода – чтобы все могли думать что хотят. Хотя это и правда иногда бесит.