– Итак, друг мой, – сказал он, – вот и конец нашей истории. Ты победила, детка.

За окном становилось все светлее. Кац пошел в ванную, вымыл вазочку, в которую сплевывал табак, и поставил ее обратно на столик. Часы показывали 5:57. Он собрал вещи, спустился в кабинет Уолтера и оставил рукопись на столе. Нечто вроде прощального подарка. Кто-то должен прояснить ситуацию, положить конец вранью – а Патти уж точно к этому не готова. Значит, она хочет, чтобы грязную работу сделал он? Ну ладно. Он готов выступить в роли неудачника. Дело его жизни – говорить неприглядную правду. Быть сволочью. Ричард вышел, и дверь на пружине щелкнула за спиной, словно символически подведя итог. Прощайте, Берглунды.

Ночью было влажно, машины в Джорджтауне были мокрыми от росы, извилистые тротуары блестели. На деревьях, покрытых молодой листвой, возились птицы, в бледном весеннем небе гудел самолет. Даже звон в ушах казался приглушенным на фоне утренней тишины. “Хороший день, чтобы умереть”. Кац попытался припомнить, кто это сказал. Нил Янг? Индейский вождь Бешеный Конь?

Закинув сумку на плечо, он пошел на звук транспорта и добрался наконец до длинного моста, ведущего в самое сердце американской империи. Кац остановился на середине моста, посмотрел вниз, на женщину, которая бежала трусцой вдоль ручья, и попытался, оценивая интенсивность фотонного взаимодействия между ее задницей и своей сетчаткой, прикинуть, насколько сегодняшний день хорош для смерти. Высота была достаточной, чтобы он разбился при прыжке, и это казалось наилучшим способом. Будь мужчиной, ныряй головой вперед. Да. Его член на что-то откликнулся, и уж точно стимулом послужила не тяжеловатая задница удалявшейся бегуньи.

Может быть, именно о смерти тело твердило в тот момент, когда внушило Ричарду мысль о поездке в Вашингтон? Может быть, он просто неверно разгадал пророчество? Кац не сомневался, что никто не станет по нему скучать, если он умрет. Он освободит от бремени Патти и Уолтера – и избавит самого себя от необходимости быть бременем. Он может отправиться по стопам Молли – и отца. Кац взглянул на то место, куда, скорее всего, должен был приземлиться, – утоптанный клочок гравия и грязи – и спросил себя, достоин ли этот невразумительный пятачок стать его смертным одром? Местом гибели великого Ричарда Каца. Достоин ли?

Он рассмеялся над этим вопросом и пошел дальше.

Вернувшись в Джерси-Сити, Ричард принялся наводить порядок в квартире. Открыл окна, впустив теплый воздух, устроил весеннюю уборку, перемыл и вытер всю посуду, выбросил груды ненужных бумаг, собственноручно удалил три тысячи писем спама из электронной почты, то и дело останавливаясь, чтобы вдохнуть запах болота, гавани и мусора – так всегда пахло в Джерси-Сити весной. Когда стемнело, Кац выпил две банки пива и распаковал банджо и гитары, убедившись, что отломанный колок на “Страте” за месяцы, проведенные в чехле, так и не прирос обратно. Тогда он опорожнил третью банку и позвонил барабанщику из “Орехового сюрприза”.