Галина упрямо покачала головой:

– Страховая компания. Она хочет отобрать все, что зарабатывает Эдгар, – это сотни тысяч.

– Да, да, но если Джойс сумеет продать дом, вы расплатитесь со страховой компанией и начнете с чистого листа.

– Он просто жулик! – У Галины гневно вспыхнули глаза. – Думаю, ты слышала, что случилось? Этот регулировщик – самый настоящий жулик, на сто процентов. Я едва до него дотронулась, стукнула совсем чуть-чуть – и теперь он не может ходить?

– Патти, – сказал Эдгар, точь-в-точь как Рэй, когда вел себя снисходительно, – ты не вполне понимаешь ситуацию.

– Прости, но чего тут не понимать?

– Твой отец хотел, чтобы ферма всегда принадлежала вашей семье, – сказала Галина. – Он не хотел, чтобы она обратилась в деньги и разошлась по карманам отвратительных, непристойных театральных продюсеров, которые занимаются так называемым искусством, и по карманам психиатров, которые берут с твоей младшей сестры по пятьсот долларов за сеанс, а лучше ей не становится. Ферма останется у нас, твои дядья могут о ней забыть, а если всерьез понадобится – я не имею в виду богему и жуликов-психиатров, – Джойс может продать часть земли.

– Эдгар, ты согласен? – спросила Патти.

– В общем, да.

– О, как благородно с твоей стороны. Тебе небезразличны папины желания.

Галина наклонилась к Патти вплотную, словно гостья от этого могла лучше ее понять.

– У нас дети, – сказала она. – Скоро придется кормить шесть ртов. Твои сестры думают, что я хочу уехать в Израиль, – но я не хочу. Нам здесь хорошо живется. Как по-твоему, кому стоит верить – мне, у которой есть дети, или твоим сестрам, у которых их нет?

– У вас действительно славные дети, – признала Патти. Племянник дремал у нее на руках.

– Вот и оставьте нас в покое, – попросила Галина. – Навещай детей, когда захочешь. Мы не плохие люди, не какие-нибудь психи, мы очень любим гостей.

Патти вернулась в Уэстчестер, полная грусти и разочарования, и утешилась, посмотрев баскетбольный матч по телевизору (Джойс уехала в Олбани). На следующий день она вернулась в город и встретилась с Вероникой – младшей и самой несчастной сестрой. В ней всегда ощущалось нечто не от мира сего. Прежде “непохожесть” была связана с внешностью темноглазого, тоненького лесного эльфа, которой Вероника пыталась соответствовать разными губительными способами, включая анорексию, неразборчивые половые связи и пристрастие к алкоголю. Теперь Вероника по большей части утратила свою прелесть и пополнела, хотя назвать ее толстой было нельзя; при взгляде на сестру Патти вспомнила бывшую подругу Элизу, которую однажды, много лет спустя после колледжа, заметила в переполненном офисе отдела транспортных средств. Теперь инаковость Вероники гнездилась в душе – она отрицала обычную логику и с рассеянным удивлением взирала на внешний мир. Некогда она подавала большие надежды как художница и балерина – по крайней мере с точки зрения Джойс, влюблялась и встречалась с огромным количеством перспективных молодых людей, но с тех пор пережила несколько серьезных приступов депрессии, по сравнению с которой проблемы Патти были просто увеселительной прогулкой. По словам матери, Вероника сейчас работала помощником администратора в танцевальной школе. Она жила в скудно обставленной квартирке на Ладлоу-стрит, и Патти застала ее во время медитации, несмотря на то что позвонила и предупредила заранее. Вероника впустила гостью, и та обнаружила младшую сестру в спальне, на коврике для йоги, в выцветшем спортивном костюме. Девическая танцевальная подвижность сменилась поразительной гибкостью йога. Вероника, судя по всему, не жаждала видеть Патти, и сестре пришлось полчаса сидеть на кровати, тщетно ожидая ответа на привычные любезности, прежде чем Вероника наконец смирилась с ее присутствием.