Если парень поймет, что я могу пригласить его мать в такое место, как «Дельмонико», он дважды подумает, прежде чем смотреть на меня со своего аристократического высока.

– Это будет мило, – прощебетала она, и ее лицо снова засветилось.

А я подумал, хватит ли ей духу, чтобы поцеловать меня перед сыном. И ей хватило. Мужества и честности ей хватало, и я никогда не любил ее сильнее, чем после этого.

Я проводил взглядом экипаж, прогрохотавший по грязной мостовой, и вспомнил собственных сыновей – Макса и Дениса – далеко в Дублине, а когда добрался до своей квартиры, затосковал по самые уши. Выпил виски, но все виски в мире не могло разогнать мою тоску, а когда попытался написать сыновьям, то совсем впал в уныние, потому что знал: они не ответят. Но настанет день, и они поймут, почему я должен был встать против Макгоуана и рискнуть всем, что имел. Настанет день, и они поймут, что остались бездомными не по моей вине, а по вине Макгоуана и всех этих веков саксонских злоупотреблений и преследований.

И вот я думал и думал в этом ключе, пока наконец не забыл о моих мальчиках и не стал думать только о возмездии, которое воздам, вернувшись в Ирландию. Эти мысли быстро разогнали тоску, а слегка отоспавшись после выпивки, я надел свой лучший костюм, взял револьвер и отправился на работу.

На следующее утро зашел за Сарой.

Она приняла меня в маленькой комнате – мистер Чарльз Мариотт требовал, чтобы, перейдя порог его дома, я направлялся прямо туда, – и я сразу же понял, что вчерашнее радостное воссоединение стало главной сегодняшней проблемой.

– Я с ним говорила и говорила, – бормотала она, возбужденная нашим поцелуем, – но не могу заставить себя сказать ему правду. Чарльз твердит, что ему еще слишком рано это знать, но если Неду не рассказать, то он не поймет, почему я не могу вернуться к его отцу.

– Постой. – Я крепче прижал ее к себе, пока она не перестала дрожать. – Давай сядем и все обсудим спокойно.

И мы сели на мягкие сиденья, на темно-красной стене напротив нас висела огромная картина Гудзоновой долины, а в стеклянном аквариуме сидело чучело рыбки. Рыбка, казалось, всегда наблюдала за нами, и я, каждый раз глядя на нее, думал о той счастливой душе, которая не съела ее, как она того заслуживала, а сделала из нее чучело.

– Прежде всего, – начал я, взяв ее руку и говоря четко и рассудительно, – Нед должен знать, что происходит в Кашельмаре. Ему двенадцать лет, а мальчики в двенадцать знают уже все, что нужно знать.

– Нет, он не знает. Нед никогда не учился в школе. Никто с ним об этом не говорил. Я уверена, он совершенно невинный ребенок.