И опять ложь. Ложь всегда плохо. Так говорит Нэнни. И убийство всегда плохо.

Лучше об этом не думать.

В десять часов постучала мама, спросила, можно ли ей войти.

– Ты все еще сердишься на меня? – Когда я без слов отрицательно покачал головой, она обняла меня и прижала к себе.

– Извини, что расстроил тебя, – услышал я свой голос немного спустя.

– Дорогой, я знаю, ты не хотел. Ты попросишь прощения у мистера Драммонда?

Я пообещал, и когда она улыбнулась мне, то увидел, как необыкновенно она красива. Ребенком я принимал красоту матери как нечто само собой разумеющееся, но теперь, на пороге юношества, смотрел на ее красоту другими глазами. Ей уже было около сорока, но тот, кто видел ее, о возрасте не думал. Ее волосы, темно-каштановые с великолепным отливом, казалось, никогда не тускнели, а сияли, едва на них падал свет. Кожа у нее была не бледная, как у многих леди, а нежно-кремовая с тончайшим намеком на оливковый оттенок. И все видели ее фигуру – даже я, совсем мальчишка, инстинктивно понимал, что она идеальна, пусть и не так стройна, как в моем младенчестве. Когда она пришла ко мне, на ней было вечернее платье и тончайшая шаль, и я видел вытянутую линию ее шеи, темную складку между грудей.

– Спокойной ночи, дорогой. Дай я тебя поцелую на прощанье.

Я покорно подставил ей щеку.

– Мама, – поинтересовался я немного спустя, – если бы мистер Драммонд захотел меня поколотить, ты бы позволила?

– Ну, я… это бы, конечно, зависело от того, что ты сделал, но если бы ты заслужил… я уверена, Максвелл никогда бы не сделал этого, если бы ты не заслужил…

– Понимаю.

– Нед, у него перед тобой отцовские обязанности. И вполне естественно, он должен обладать и отцовскими правами.

– Да.

Она ушла. Я задул свечу и лег в кровать. Наконец рассвело. Уснул я чуть позже половины шестого.

В девять мистер Уотсон снова спрашивал меня про Войну роз, а с безутешных небес на отцовский дом падал нескончаемый дождь.

3

Но, несмотря на ужасную Пасху, летом было веселее, чем я надеялся.

Приехал и остался Денис Драммонд.