Двое японских студентов, девушка с лэптопом, юноша в очках, склонивший над ней голову в ежике колко-торчащих волос. Две европейские, по всей видимости, дамы в курточках путешественниц, с дорогими сумочками наперевес.
Крупная, размашистая, занимающая непропорционально большое пространство особа, размахивающая кольцами крашеных волос – с желтоватыми, красноватыми, золотистыми прядями. She is trying too hard, скажет молодая женщина. Что означает: время твое прошло, проходит, уходит, просачивается сквозь пальцы, как солнечные лучи, просачивающиеся сквозь ее искусно и искусственно окрашенные волосы.
She is trying too hard
Но вот эти, все эти – и японцы, и европейские дамы, и большая, растерянная тетка, и двое мужчин в углу в майках, джинсах и тяжелых ботинках, – они все говорят и говорят, громко, напористо. О чем? О бизнесе? О детях? О проблемах со здоровьем? Все эти люди, все они, вся эта временная, окружающая Любу среда, что пытается войти, внедриться в нее, в ее глаза, в ее мозг… Она пьет их, как пьют кофе, разбавленный молоком. Они видятся Любе разбавленными, рассеянными полуденным солнечным светом, что струится сквозь коричневые шторы. Они ведь разные? Непохожие? Все разные.
Или мы – все одно? Ингредиенты супа, варева: специи, соль, перец, петрушка, сельдерей… Или корица, розмарин; слово, жест, звук, момент, история.
3
3
Опять она возвращается к тексту Нины. Опять думает о ней, о подруге своей.
Кто тебя так? – думает Люба.
Кто тебя так? –
Ей хочется крикнуть через весь континент:
Зачем, почему?! Мне жаль ее; ее еще молодого тела, ее пока еще упругой души. Мне жаль ее таланта, ее неискушенности, ее дерзаний, ее пыла. Мне жаль ее, и мне жаль себя, женщину с надкушенной душой. Через мою потрескавшуюся душу проходят токи любви и приятия, понимания, которого не было прежде. Перед днем раскаяния я хочу сказать ей: прости, если можешь. Прости нас, недолюбивших, недоживших, недоласкавших, недопонявших, непонятых. Прости меня, мама! – бросаю я во Вселенную, не зная, долетит ли мой отчаянный вопль. Мама! – кричу я, но рот мой закрыт, слеплены губы, я сжимаю до боли зубы, отчего у меня по ночам болит голова. Мама! Прости меня! И я прощаю тебе, слышишь?! Я – сквозь пространство, через время – кричу тебе, что прощаю и прощаю себя, нас с тобой, недолюбивших, недоживших женщин.
Зачем, почему?! Мне жаль ее; ее еще молодого тела, ее пока еще упругой души. Мне жаль ее таланта, ее неискушенности, ее дерзаний, ее пыла. Мне жаль ее, и мне жаль себя, женщину с надкушенной душой. Через мою потрескавшуюся душу проходят токи любви и приятия, понимания, которого не было прежде. Перед днем раскаяния я хочу сказать ей: прости, если можешь. Прости нас, недолюбивших, недоживших, недоласкавших, недопонявших, непонятых. Прости меня, мама! – бросаю я во Вселенную, не зная, долетит ли мой отчаянный вопль. Мама! – кричу я, но рот мой закрыт, слеплены губы, я сжимаю до боли зубы, отчего у меня по ночам болит голова. Мама! Прости меня! И я прощаю тебе, слышишь?! Я – сквозь пространство, через время – кричу тебе, что прощаю и прощаю себя, нас с тобой, недолюбивших, недоживших женщин.