— Выходит, его не надо искать — он повсюду?

— И на все времена.

— Так чего же надо было двум вашим сыновьям, которые покончили с собой, не вынеся больше жизни? Если была, оказывается, всеобщая космическая глыба этого — «пАй-рАй». Или вашим детям хотелось скорее оказаться там?

— Сыновья мои были слишком малы, поэтому быстро сошли на ноль.

— Но ведь и они летят где-нибудь в других мирах? Они также перешли в лучистое состояние?

— Разумеется. Как и все.

— Значит, все оказались после смерти в раю?

— Все.

— И убийцы, и самоубийцы?

— Да. Стройные и кривые. Умные и дураки. Красивые и уроды. Гении и злодеи. Счастливые и несчастливые. Словом, действительно все.

— А вы были счастливы на Земле, Константин Эдуардович?

— Я на Земле был гением среди людей. В этом случае человеческое счастье не предполагалось.

— А я была обычная грешница. Но счастье я узнала с вашим сыном, до его смерти, которого вы так жалели и презирали в жизни. И он радости рая испытал со мной, я смогла их дать ему, а не вы.

— Но я не искал этих радостей ни для себя, ни для семьи. Этого не надо было искать! Радостями рая был наполнен весь Рай Вселенной, а страдания и боли общие человеческие за весь путь их эволюции — это пятнышко единственной пылинки на белоснежном поле. Разве можно было говорить из-за одной этой черной пылинки, что снежное поле черное?

— Нет, нельзя было так говорить, ибо это было бы неправдой, Константин Эдуардович. Но черные пятнышки страдания этой «одной» пылинки, притом что на всем громадном белом снежном поле вообще нет страдания, а есть одно сплошное райское счастье, — страдания «одной» пылинки перекрывают своей весомостью бесчувственное, замороженное, стерильное, ослепительно-белое веселье и райскую радость Всеединой Вселенной.

— Но пылинка со всеми своими страданиями столь мала, что по математическому закону бесконечно малая величина обречена на мгновенное и окончательное исчезновение.

— Поэтому, наверное, два ваших сына покончили с собой. Теперь вспомнили их, Константин Эдуардович?

— Нет, не вспомнил. Забыл напрочь. Моя материальная сырая человеческая жизнь была столь мала и ничтожна, так бедна и нелепа, что я не запомнил хорошенько, были у меня сыновья или нет. Да это было вовсе не важно, потому как всякие семейные детали жизни были еще мельче, и они также стремительно тяготели к исчезновению в нуль — сразу же в момент возникновения. Поэтому ошибся тот, кто написал эту книгу и самопроизвольно провозгласил себя моим учеником. Это он приводил на ее страницах мои слова, которых я не произносил. Он по узости своей мысли, милая сударыня, не понял теории всеобщей радости живой единой вселенной. Впрочем, и сам автор сей книги, Аким, был так мал, что, не успев написать ее, исчез в небытии монизма.