«Мой дорогой друг!
Я пишу тебе в таком смятении ума, какое едва ли кто переживал. Не могу рассказать тебе, что со мной случилось, могу лишь сказать, что произошло нечто, что гонит меня из Англии с разбитым сердцем искать уголок на свете, где я мог бы умереть в безвестности и всеми позабытый. Прошу тебя лишь об одном — забудь меня. Если бы твоя дружба пригодилась мне, я бы ею воспользовался. Если бы твой совет мог помочь мне, я бы доверился тебе. Но мне ничто не может помочь — ни дружба, ни совет, и я говорю тебе лишь одно — благослови тебя Господь за прошлое и помоги забыть меня в будущем.
Д. Т.Вторая бумага была адресована другому человеку и оказалась гораздо короче, чем первая:
«Элен! Да простит тебя Господь и пожалеет за то, что ты сегодня сделала так же искренне, как это делаю я. Живи с миром. Ты больше не услышишь обо мне. Для тебя и всего света отныне буду я тем, кем ты хотела сделать меня сегодня. Можешь не опасаться меня: я покидаю Англию, чтобы никогда не вернуться. Д. Т.».
«Элен!
Да простит тебя Господь и пожалеет за то, что ты сегодня сделала так же искренне, как это делаю я. Живи с миром. Ты больше не услышишь обо мне. Для тебя и всего света отныне буду я тем, кем ты хотела сделать меня сегодня. Можешь не опасаться меня: я покидаю Англию, чтобы никогда не вернуться.
Д. Т.Роберт Одли сидел, глядя на эти строки в беспомощном недоумении. Это был не почерк его друга, но они явно были написаны им самим и подписаны его инициалами.
Он испытующе посмотрел на Люка Маркса, полагая, что его разыгрывают.
— Это было написано не Джорджем Толбойсом, — промолвил он.
— Это было написано, — ответил Люк Маркс, — мистером Толбойсом, каждую строчку он писал своей рукой, но левой, так как правая была сломана.
Роберт Одли поднял глаза вверх, и тень подозрения исчезла с его лица.
— Я все понял, — сказал он. — Расскажите мне все, расскажите, каким образом спасся мой друг.
Он еще едва сознавал, что услышанное им — правда. Он не мог поверить, что его друг, которого он горько оплакивал, все еще мог пожать ему руку в счастливом будущем, когда развеется тьма прошлого. Сначала он был ошеломлен и удивлен, и не в состоянии понять эту новую надежду, столь неожиданно пробужденную в нем.
— Расскажите мне все, — воскликнул он, — ради бога, не упускайте ничего, дайте мне понять, если смогу.
— Я работал на ферме Аткинсона в прошлом сентябре, — начал Люк Маркс, — помогал складывать в стога сено, и поскольку самая короткая дорога с фермы домой пролегала по лугам за Кортом, я часто ходил по ней, а Феба обычно стояла у садовой калитки в конце липовой аллеи, чтобы поболтать со мной, зная, когда я возвращаюсь. Иногда она ждала меня там, а иногда я перепрыгивал через ров и заглядывал в людскую выпить кружку эля и немного перекусить.