Люк Маркс нетерпеливо пожал плечами.

— Ты никогда не делаешь того, о чем тебя просят, мама, — раздраженно ответил Люк. — Разве я не просил тебя запомнить это число? Разве я тебе не говорил, что придет день, когда тебя вызовут давать показания и поклясться на Библии? Разве я не говорил тебе, мама?

Старушка беспомощно покачала головой.

— Раз ты говоришь, значит, так оно и было, Люк, — произнесла она с улыбкой. — Но я не могу вспомнить, дорогой. Память изменяет мне в последние годы, — добавила она, поворачиваясь к Роберту Одли.

Мистер Одли положил ладонь на руку больного.

— Маркс, — сказал он, — говорю вам, у вас нет причин беспокоиться из-за этого. Я не задаю вам никаких вопросов, у меня нет желания ничего слушать.

— Но предположим, я хочу рассказать кое-что, — лихорадочно вскричал Люк. — Предположим, я не могу умереть с тяжестью тайны на душе и хотел увидеть вас с целью рассказать все. Предположите это, и вы получите правду. Я скорее сгорел бы заживо, чем рассказал ей. — Он произнес эти слова сквозь зубы и злобно нахмурившись. — Прежде я бы сгорел заживо. Я заставил ее платить за оскорбления, я заставил ее платить за жеманство и кривлянье, я бы никогда не рассказал ей — никогда, никогда! Я имел власть над ней, у меня была своя тайна, и мне платили за нее, и я сполна вернул ей то пренебрежение, с каким она относилась ко мне!

— Маркс, Маркс, ради бога, успокойся, — просил его Роберт. — О чем ты говоришь? Что ты мог рассказать?

— Я собираюсь рассказать это вам, — ответил Люк, облизнув свои сухие губы. — Дай мне попить, мама.

Старушка налила какой-то холодный напиток и дала сыну.

Он жадно выпил его, как будто чувствовал, что краткому остатку его жизни предстоит гонка с безжалостным соперником, Временем.

— Оставайся там, — велел он матери, указывая ей на стул у изножья кровати.

Старушка повиновалась и села напротив мистера Одли. Она вынула свои очки, протерла их, надела и безмятежно улыбнулась своему сыну, как будто лелеяла слабую надежду, что эта процедура поможет ее памяти.

— Я задам тебе другой вопрос, мама, — начал Люк, — и странно будет, если ты не сможешь ответить на него. Ты помнишь, когда я работал на ферме Аткинсона, до женитьбы, и жил здесь с тобой?

— Да, да, — ответила миссис Маркс, довольно кивая, — я помню, дорогой. Это была осень, яблоки только начали собирать. Я помню, Люк, помню.

Мистер Одли недоумевал, к чему это все ведет, и сколько ему придется сидеть у постели больного, слушая этот бессмысленный разговор.

— Тогда, может быть, ты вспомнишь и больше, мама, — продолжал Люк. — Помнишь, как однажды ночью я кое-кого привел домой, когда Аткинсон убирал последнюю пшеницу?