— Они нападали на людей профто ради вабавы. И били по голове как по мяфу.

— Какой ужас… Сочувствую.

Лютер обреченно пожал плечами.

— А ты не сдавайся! — дружески сказал Стерн. — Если жизнь тебя бьет под дых, дай ей сдачи! Как ты посмотришь на то, чтобы получить работу? Я ищу человека, чтобы занимался моими машинами и был моим шофером. Ты мне очень нравишься. Если соблазнишься, я тебя беру.

Через неделю Лютер переехал в Конкорд, в пристройку для служащих в огромном фамильном поместье Стерна.

* * *

Силла считала, что встреча со Стерном была невероятной удачей для брата.

— Благодаря Стерну Лют снова стал человеком. У него появилась работа, деньги. Его жизнь понемногу опять обретала смысл. А главное, он снова начал рисовать. Они со Стерном прекрасно ладили: он был не только его шофером, но и доверенным лицом, я бы даже сказала, почти другом. Стерн недавно принял дела от отца; он жил в громадном доме, слишком большом для него одного. По-моему, он был рад обществу Лютера. Они сильно привязались друг к другу. Лют оставался у него на службе все следующие девять лет. До самой своей смерти.

— Миссис Митчелл, — спросил Гэхаловуд, — а какие отношения были с братом у вас?

Она улыбнулась:

— Он был совсем непохож на других. Такой добрый, нежный! Любил цветы, любил искусство. Он не должен был умереть, как обыкновенный шофер лимузина! Поймите меня правильно, я ничего не имею против шоферов, но Лют — это было что-то особенное! По воскресеньям он часто приезжал домой обедать. Появлялся утром, проводил с нами весь день и вечером возвращался в Конкорд. Я так любила эти воскресенья, особенно когда он принимался рисовать в своей бывшей комнате: он устроил там мастерскую. У него был огромный талант. Как только он начинал рисовать, он излучал неописуемую красоту. Я садилась на стул у него за спиной и смотрела. Смотрела, как из хаотичных поначалу мазков проступают реалистичные, невероятные по силе сцены. Сперва казалось, что он малюет неизвестно что, а потом вдруг среди пятен и линий возникал образ, и каждая черточка обретала смысл. Это был совершенно неповторимый момент. Я ему говорила, что он должен продолжать занятия живописью, подумать все же о школе изящных искусств, выставлять свои работы. Но он не хотел — из-за своего лица, из-за своей дикции. Из-за всего. До нападения он говорил, что рисует, потому что иначе не может. А когда в итоге оправился, говорил, что рисует, чтобы не было так одиноко.

— Можно взглянуть на его картины? — попросил Гэхаловуд.

— Да, конечно. Отец собрал что-то вроде коллекции — все картины, какие остались в Портленде, и те, что он забрал у Стерна, из комнаты Лютера, после его гибели. Он говорил, что однажды их можно будет отдать в музей, что они могут иметь успех. Но до тех пор просто сгрузил их в ящики, на память; потом родители умерли, и теперь я храню их у себя.