Доверия не осталось. Приезжих, коммивояжеров и дальнобойщиков, встречали в штыки и не оставляли без присмотра. И что всего хуже, жители перестали доверять друг другу. Соседи, дружившие четверть века, теперь друг за другом шпионили. И каждый задавался вопросом, что делал другой под вечер 30 августа 1975 года.

По городу без конца кружили машины местной полиции и полиции округа; отсутствие полиции беспокоило, ее избыток внушал страх. И когда вполне узнаваемый черный «форд» без опознавательных знаков, принадлежащий полиции штата, стоял перед домом 245 по Террас-авеню, все волновались, не привез ли капитан Родик какие-нибудь новости. Дом Келлерганов стоял с задернутыми шторами, целыми днями, затем неделями, месяцами. Поскольку Дэвид Келлерган больше не совершал богослужений, из Манчестера в срочном порядке был направлен новый пастор, дабы службы в соборе Сент-Джеймс не прекращались.

А потом были октябрьские туманы. Всю округу затянуло плотной серой и влажной пеленой; вскоре начались холодные дожди. Гарри сидел один в Гусиной бухте и постепенно хирел. Уже два месяца он нигде не появлялся. На целый день запирался в кабинете и стучал на пишущей машинке, не отрываясь от стопки рукописных страниц — перечитывал их и прилежно перепечатывал. Он вставал рано и приводил себя в порядок: тщательно брился, изысканно одевался, хотя знал, что не выйдет из дому и никого не увидит. Потом садился за стол и принимался за работу, изредка прерываясь лишь для того, чтобы наполнить кофейник; все остальное время он переписывал, перечитывал, правил, рвал написанное и начинал все сначала.

Его одиночество нарушала только Дженни. Каждый день, закончив смену, она приходила его проведать — тревожилась, что он угасает. Обычно она появлялась около шести часов и, пройдя несколько шагов от машины до крыльца, успевала промокнуть насквозь. В руках у нее была корзина, полная снеди из «Кларкса»: сэндвичи с курицей, яйца под майонезом, макароны с сыром и со сливками, горячие, дымящиеся, в металлическом сотейнике, пирожки, припрятанные от посетителей, чтобы ему точно досталось. Она звонила в дверь.

Он подскакивал на стуле и мчался к двери. Нола! Милая Нола! Она стояла здесь, перед ним, сияющая, восхитительная. Они бросались друг другу в объятия, он поднимал ее, кружил по прихожей, по всему миру, и они целовались. Нола! Нола! Нола! Они целовались еще и танцевали. Стояло прекрасное лето, небо ослепительно переливалось закатными красками, над их головой кружили стаи чаек, певших, как соловьи, она улыбалась, смеялась, ее лицо лучилось солнцем. Она была здесь, он мог прижать ее к себе, коснуться ее кожи, гладить ее по лицу, вдыхать ее запах, перебирать ее волосы. Она была здесь, она была жива. Они оба были живы. «Ну где ты была? — спрашивал он, беря ее за руки. — Я тебя ждал! Мне было так страшно! Все говорят, что с тобой случилось что-то плохое! Говорят, что мамаша Купер видела тебя, окровавленную, возле Сайд-Крик! Всюду была полиция! Они прочесывали лес! Я думал, с тобой произошло несчастье, я с ума сходил, не зная, что с тобой!» Она крепко его обнимала, повисала у него на шее и успокаивала: «Не волнуйтесь, милый Гарри! Со мной ничего не случилось, я здесь. Я здесь! Мы вместе, вместе навсегда! Вы поели? Вы, наверно, голодный! Вы ели?»