На День благодарения дядя Сол покупал бабушке с дедушкой билеты на самолет до Балтимора в бизнес-классе. Они громко восхищались удобными креслами, отменным обслуживанием на борту, едой на настоящей посуде и тем, что садились в самолет раньше остальных пассажиров. “Посадка вне очереди! – торжествующе восклицал дедушка, повествуя нам о своих путевых подвигах. – И не потому, что мы старые и немощные, а потому, что благодаря Солу мы важные клиенты!”

Всю жизнь я видел, как бабушка с дедушкой превозносят дядю. Любой его выбор был совершенством, всякое слово – истиной. Тетю Аниту они любили как собственную дочь; они поклонялись Балтиморам. У меня в голове не укладывалось, что целых двенадцать лет дедушка и дядя Сол не разговаривали!

Помню и наши семейные выезды во Флориду до появления “Буэнависты”, в те времена, когда мы все жили в квартире старших Гольдманов. Часто наши самолеты приземлялись почти одновременно, и в квартиру мы приезжали вместе. Бабушка с дедушкой, открыв дверь, всегда первым целовали дядю Сола. Потом говорили нам:

– Идите, дорогие, поставьте чемоданы. Дети, вы будете жить в гостиной, Натан и Дебора – в комнате с телевизором, а вы, Сол и Анита, – в гостевой комнате.

Каждый год они объявляли спальные места так, словно это результаты лотереи, но каждый год повторялась одна и та же история: дядя Сол с тетей Анитой удостаивались гостевой комнаты со всеми удобствами и большой кроватью, рядом с ванной, а моих родителей отправляли на раскладной диван в тесной комнатушке, где бабушка с дедушкой смотрели телевизор. В моих глазах эта комната была двойным бесчестьем. Во-первых, потому, что Банда Гольдманов втайне окрестила ее “вонючкой” из-за стойкого затхлого запаха (дедушка с бабушкой никогда не включали там кондиционер). Каждый год Вуди с Гиллелем, свято верившие в случайное распределение постелей, тряслись при мысли, что им придется там спать. И я видел, как в минуту, когда дедушка объявлял выигрыши, они, держась за руки, молили небеса: “Только не вонючку! Пожалуйста, только не вонючку!” Они так и не поняли, что пытка “вонючкой” предназначалась моим родителям: жить в ней всегда выпадало им.

Второе бесчестье было связано не с самой комнатой, а с тем, что рядом не было туалета. А значит, моим родителям, если им вдруг приспичит ночью, приходилось идти через гостиную, где спали мы, Банда Гольдманов. Моя мать, всегда кокетливая и изящная, никогда не показывалась мне неодетой. Помню, как по воскресеньям за завтраком мы с отцом подолгу ждали ее за столом. Я спрашивал, где мама, а отец неизменно отвечал: “Прихорашивается”. Я представлял себе, как во Флориде она посреди ночи идет в туалет через комнату в противной мятой ночной рубашке и с всклокоченными волосами. Мне эта сцена казалась унизительной. Однажды ночью, когда она проходила мимо нас, подол ее ночной рубашки задрался, так что были видны голые ягодицы. Мы все трое сделали вид, будто спим, но я знаю, что Гиллель с Вуди видели ее: когда она заперлась в туалете, они, убедившись, что я сплю – но я не спал, – прыснули и стали над ней насмехаться. Я долго ненавидел ее за то, что она показалась голой и лишний раз осрамила Монклеров, спавших в “вонючке” и разгуливающих по ночам нагишом, тогда как дядя Сол с тетей Анитой появлялись из своей комнаты с ванной всегда чистенькими и одетыми.