У Генриха, чьи руки были заняты в Нормандии, несколько месяцев не оставалось иного выбора, как позволить братьям подраться. Но как только осенью благоприятный для военных действий сезон подошел к концу, Генрих вызвал Молодого Короля на север, чтобы отвлечь его от кровавой бани на юге, и тут этот самоуверенный молодой дурак громко потребовал, чтобы отец передал ему Нормандию и Анжу. Когда Генрих рассерженно отказался, Молодой Король помчался в Париж, где этот щенок Филип, которому вскоре придется строго указать его место, встретил того с распростертыми объятиями и принялся строить совместные заговоры.

Затем Молодой Генрих поскакал в Руан, откуда потребовал, чтобы король наделил его причитающейся ему властью. А если король откажется выполнять это справедливое требование, пригрозил, что отправится в Крестовый поход. Он лучше предпочтет изгнание, но не позволит относиться к себе как к подчиненному. Ведь он же король, верно? Или коронации в Винчестере и Вестминстере ему привиделись?

Генрих проигнорировал сарказм Молодого Генриха, как проигнорировал и требования своего наследника, и тогда этот молодой идиот стал угрожать самоубийством. В конце концов король уступил: он откупился от сына щедрым содержанием и отправил его пожить к сестре Матильде в замок Аржантан, в котором Генрих предоставил убежище дочери с мужем и детьми на время их изгнания. Поклявшись не предъявлять больше никаких требований, Молодой Король с королевой Маргаритой отправились в Аржантан. Генрих надеялся, что Матильде удастся вразумить брата. Господь наделил эту дочь мудростью ее тезки-бабушки. Но похоже, его надежды не оправдались.

С целью восстановления мира Генрих настоял, чтобы все его сыновья приехали на Рождество ко двору. Присутствовала и Матильда – она стала красивой дамой двадцати четырех лет и матерью целого выводка детей, предмета немереной гордости Генриха.

Темноволосый Жоффруа излучал неизменное обаяние, поток слов из его рта лился гладко, как масло, но Генрих знал, что Жоффруа коварен, жаден и опасен. Сын не ведал угрызений совести – поступали сообщения о том, что он даже грабил монастыри и церкви, – постоянно вынашивал какие-нибудь планы и был лицемерен практически во всем. Доверять ему, конечно, не следовало.

«Когда же мы упустили своих детей?» – спрашивал себя Генрих и тихо вздыхал, задерживая взгляд на каждом из трех старших сыновей. Конечно, вина во многом лежала на Алиеноре – это она убедила детей, что они могут захватить владения отца, а потом подстрекала к изменническому бунту, но Генрих считал, что порок гнездится во времени еще более давнем. «Мы оба баловали их, – думал он. – В этом отношении я виноват не меньше Алиеноры. А теперь пожинаем то, что посеяли».