* * *

Через несколько дней я уехал на поезде в Глазго. Самые срочные вопросы, возникшие со смертью отца, были улажены. День выдался просто идеальный: по-летнему теплый, по-весеннему свежий. И воздух чист, как зимой, и краски – ярче, чем осенью.

По дороге я обрел спокойствие сродни оцепенению, удалось ненадолго забыть об отцовской кончине и о ее последствиях.

В тот день и привычный наш маршрут выглядел свежо и ново. Поезд ехал из Лохгайра на север вдоль нижнего озера. Пересек в узком месте Лох-Файн у Минарда, сделал остановки в Гарбхаллте, Страхуре, Лохгилпхеде, Портинкапл-Джанкшне, там я перебрался на Вест-Хайленд-лайн и северным берегом Клайда покатил к Глазго. Вода и небо отливали синевой, травы и деревья восхитительно покачивались под напоенным запахом цветов ветерком, и вершины холмов вдали играли пурпурными и коричневыми тонами.

Я глядел на бесконечный летний пейзаж за окном, и уже от одного этого поднималось настроение. И даже уродливая злокачественная опухоль базы подлодок «Трайдент» под Фаслейном не стала каплей дегтя в бочке меда. А когда поезд подъезжал к Квин-стрит (на этот раз я, конечно, помнил, что не надо оставлять багаж в вагоне), глазам моим открылось зрелище нерядовое, даже, я бы сказал, поразительное.

А ведь было оно не чем иным, как прямоугольным участком земли. На этот заросший бурьяном пустырь я мрачно глядел из окна застрявшего поезда дождливым январским днем. И тогда невесть кем протоптанные тропки придавали этой картине безысходности – под стать той, что приросла к моей душе, как кровожадный лишай – к раненой плоти.

И вот это поле выгорело. Причем совсем недавно; ни пятнышка свежей растительности на почерневшей земле. И все же участок не был совсем темным. Огонь уничтожил всю траву, кроме огромной зеленой буквы «X» – яркая и четкая, точно отпечатанная, лежала она на черном флаге опаленной земли. Две пересекающиеся тропки на невспаханном клочке сияли под солнцем, как изумрудные. Огонь прошел над притоптанными былинками и сожрал их более благополучных соседей – вот так, не было бы счастья, да несчастье помогло.

Я застыл, любуясь этой картинкой. Застыл в тот самый миг, когда снимал сумки с багажной полки.

И, улыбаясь, я спросил себя: «Понял?»

* * *

Папа не давал подробных распоряжений насчет своих похорон. По этому поводу в завещании лишь говорилось, что ему угодно быть погребенным где-нибудь на прилегающем к дому участке. Мы поспорили, и мама наконец решила, что достаточно будет простого обелиска из черного мрамора, с именем и датами рождения и смерти.