Я постоял, усиленно подышал свежим воздухом, послушал птичий грай: над спускающейся к лоху дорожкой кричали чайки, вороны устроили очумелое хоровое карканье в кронах деревьев. У меня колотилось сердце, дрожащие руки сильно потели. Пришлось даже спиной прислониться к боку машины. Я закрыл глаза. Птичья какофония сменилась ревом в ушах.

Господи, подумалось мне, если я сейчас так себя чувствую, каково должно быть Фергюсу? Коли я прав, а он – виноват? Сейчас бы понаблюдать за ним, последить. Да вот незадача: я на ногах едва стою, а уж о том, чтобы поехать снова в замок на машине, и думать глупо. Да и будь у меня на это силы, где набраться храбрости?

Мало-помалу я очухался, но вместо того чтобы пойти в дом, отправился на прогулку по рощицам и холмам и посидел на руине древней стены на пригорке, у пирамиды, возле которой папа однажды рассказал нам, мальцам, про мифозавров. В пастельных солнечных красках, профильтрованных тонкими облаками, я видел внизу деревья и лох; между тем ветерок свежел. Снова и снова я «проигрывал» сцену в библиотеке, воспроизводя каждое слово, каждый миг, каждый нюанс тона и фразопостроения, каждую микроскопическую деталь бессознательной жестикуляции и мимики. В обостренном тревогой восприятии тут дело или просто в параноидальной подозрительности, не знаю, да и не суть – главное, что я все запомнил в мельчайших подробностях.

Иногда поведение Фергюса казалось мне совершенно естественным, и тогда все мои домыслы, все предположения становились чудовищно абсурдными. Ну конечно, на этом человеке нет никакой вины, это у меня съехала крыша. Да и будь он виновен, кто я такой, чтобы судить?

А потом вдруг в каждой модуляции его голоса, в каждом жесте начинала сквозить ложь. Все детали по отдельности правдоподобны, но в целом – неестественно. Он отвечал именно той реакцией, какой от него могли ждать. Правильной реакцией. Но разве в жизни люди реагируют правильно, когда им в лицо бросают такие обвинения?

М-да… поди разбери, что тут правильно, а что неправильно. Кто я вам, психоаналитик?

Я до того себя разозлил такими вот раздумьями, что запрокинул голову и заорал в серое небо. Во всю мочь заорал, во весь голос, во всю силу легких и не унимался, пока горло не заболело. Потом корчился и кашлял, брызгая слюной, роняя слезы и надеясь, что никто меня не видит и не слышит. Парочка ворон точно услышала: откликнулись из рощи грубым карканьем.

Однако мне полегчало, и радикально.

Я выбрал местечко, чтобы наблюдать за дорогой и за домом, и прождал там, пока не появилось со стороны Галланаха мамино «метро» и не свернуло, мелькнув среди голых дубов зеленым призраком, с автострады на нашу грунтовку.