Этого другого человека в себе он начал называть Убийцей, и, подобно нейтрино или эзотерическому бозону Хиггса, Убийцу можно было обнаружить, засечь только косвенно. Подвергая свою внутриатомную структуру строгому, объективному изучению, исследуя глубинное строение своего несчастья, беря на заметку некоторые странные, ускользающие фантазии, он мало-помалу выработал теорию Убийцы, установил парадоксальные эквивалентности и искривления времени, которые тот порождал. К примеру, скука и ревнивая злость были эквивалентны. И то и другое имело отношение к недовольству Убийцы тем, что он не получал предмет своих вожделений. Убийца злился на Катю, лишавшую его этого предмета, и не меньше злился на саму Аннагрет. И что же это был за предмет? Согласно его теории, это была пятнадцатилетняя девушка, ради которой он пошел на убийство. Он считал, начиная с ней жить, что его привлекают ее хорошие качества, способные спасти его, возродить, но в глазах Убийцы она была такой же убийцей, лгуньей, соблазнительницей. Ее серьезный взгляд в постели потому его возбуждал, что возвращал к ночным делам за родительской дачей, к трупу мужчины, которого она соблазнила, которому лгала, которого помогла убить. Чем больше она становилась хозяйкой самой себе, подругой его матери и многих других женщин, тем труднее ему было разглядеть в ней ту, пятнадцатилетнюю.

Лишенный удовлетворения этого конкретного сорта, он стал склонен к фантазиям, насылаемым Убийцей, иные из которых так роняли его в собственных глазах (например, побуждение осквернить Аннагрет, пока она спит), что требовалась вся его воля и вся его честность, чтобы определить, прежде чем прогнать наваждение, к какому времени оно относится. В состав всех этих фантазий без исключения входила ночная темнота – темнота родительской дачи, темнота коридора, по которому он раз за разом пробирался в некую спальню. В его внутриатомном “я” не было устойчивой хронологии. Предмет его вожделений еще не обзавелся пирсингом и шипастой прической, еще не начал носить тонкие блузки в индийском стиле, и не в том дело, что Андреас “тайно” предпочитал пятнадцатилетних (если такое и было, он это перерос), а в том, кто помог ему совершить убийство: та, социалистическая Аннагрет, девочка-дзюдоистка. И не просто помогла, а принудила его убить; была равнозначна убийству. Старшая Аннагрет, в стремлении загладить убийство доводившая свой альтруизм до абсурда, не удовлетворяла Убийцу ни на йоту, и поэтому Убийца в насылаемых им наваждениях обращал время вспять и делал ее снова пятнадцатилетней. Мало того: когда Андреас пристально исследовал иные из фантазий, порой оказывалось, что по темному коридору в спальню, где она спит, пробирается не он, а ее отчим. Андреас одновременно был и убитым, и убийцей, и поскольку в его памяти существовал еще один темный коридор – коридор между его детской спальней и спальней матери, – хронология искажалась еще сильней: его мать, оказывается, родила чудовище – отчима Аннагрет, и этим чудовищем был теперь он сам, убивший чудовище, чтобы стать им. В сумрачном мире Убийцы никто не умирал окончательно.