Но все эти слухи и намеки втайне смутили душевный покой Клеопатры. «Может, мы с Антонием совершили тактическую ошибку?» — спрашивала она себя, когда они плыли в Эфес. Она не стала делиться своим беспокойством с Антонием, потому что он не любил, чтобы ему портили настроение пустыми, как он считал, вопросами. Он предпочитал полный оптимизм, и потому Клеопатра в общении с ним выказывала полный оптимизм. Но наедине с собою она вновь и вновь обдумывала принятые ими решения.

Насколько она могла судить, ничего необратимого они не совершили. Не было сказано никаких слов, которые нельзя было бы взять обратно. По крайней мере, на взгляд римлян. Антоний намеревался отправиться из Эфеса в Рим, чтобы опровергнуть ложь Октавиана. Клеопатре же предстояло ожидать его в Эфесе с армией и флотом, ибо ясно было: ее присутствие в Риме после всех сплетен, распущенных про нее Октавианом, слишком многие расценят как угрозу.

Таков был их план, пока Октавиан не предпринял последний шаг, который должен был навсегда разрушить их отношения с Антонием. Октавиан объявил Клеопатру врагом Рима. Теперь о мирном улаживании вопроса не могло быть и речи.

— Конечно, он не мог сказать такого про императора, которого по-прежнему поддерживает не менее половины Сената, восточные силы армии и значительная часть состоятельных людей, — заметил сенатор Агенобарб, один из тех, кто бежал из Рима и присоединился к Антонию и Клеопатре в Эфесе.

Клеопатра сидела вместе с Антонием и членами его военного совета и слушала, как Агенобарб рассказывает о последних выходках Октавиана.

— Не имея на то никаких конституционных прав, он лишил императора консульства — выборной должности! — и объявил, что великий Марк Антоний больше не римский военачальник, а наемник на службе у чужеземной царицы!

Клеопатре хотелось бы знать, действительно ли Агенобарб разгневан, или он лишь изображает праведное негодование, дабы выказать свою верность Антонию; тот же не присоединился к общему гулу возмущения, но спокойно выслушивал рассказ о предосудительных деяниях своего врага. На лице Антония застыло скептическое выражение, как если бы он сомневался, что ему следует принять поступки Октавиана всерьез. Клеопатра тоже не очень понимала, как Октавиан умудрился провернуть такое в стране, которая якобы была по-рабски беззаветно предана своей конституции. Римляне убили Цезаря за нарушение им этого их священного и неприкосновенного документа. Теперь же они позволили этой бледной немочи, его племяннику, толковать по своему усмотрению закон, не изменявшийся пять сотен лет. Впрочем, Октавиан был хитер и, весьма своевольно обходясь с конституцией, одновременно с тем шумно заявлял о приверженности самым строгим римским традициям. Царица не могла не признать, что действует он очень умно.