Когда я рассказываю о том, что Мара видела и чувствовала, я не фантазирую, а лишь пересказываю данные объективного контроля, не добавляя к ним никаких литературных виньеток. Художник должен уметь наступать на горло собственной лире – и говорить о минутах высокого трагизма простым и безыскусным языком.

***

В вышине неспешно кружили орлы; тревожный и холодящий душу клекот разносился над траурным полем. Небо затемнело, и на западной его кромке проступила широкая и расплывчатая красная полоса – словно набухшая под повязкой кровь.

В своих обычных кожаных тесемках и ошейнике с заклепками, с коротким ежиком на голове, стоящая на помосте Мара выглядела так странно, что действительно походила на богиню – или какое-то недоброе сверхъестественное существо, привлеченное запахом крови. Она ждала уже долго, но Порфирий все не шел.

Его худая и чуть сутулая фигура появилась перед помостом лишь тогда, когда на небе уже выступили первые звезды – и Мара даже не поняла, то ли он незаметно приблизился по полю, то ли возник прямо возле деревянных ступеней.

Поднявшись на помост, Порфирий опустился перед Марой на колени.

– Порфирий… Ты заставляешь меня ждать.

– Прошу извинить, госпожа, – ответил Порфирий. – Но уйти было непросто. Столько глаз следило за мной.

– Чьих глаз?

– Ах, если бы знать, – вздохнул Порфирий. – Из всех глядящих на меня глаз я научился узнавать только любящие и добрые твои.

Мара нахмурилась.

– Я сказал что-то не то, госпожа? – тревожно спросил Порфирий.

– Нет… Ничего… Просто эти же в точности слова мне уже говорила одна… Но ты здесь ни при чем. Хотя…

Мара взяла Порфирия за подбородок и несколько раз повернула его лицо в разные стороны.

– Ты и лицом стал на нее похож, – сказала она. – Впрочем, стоит ли удивляться. Наверно, так и должно быть.

– О ком ты говоришь? – спросил Порфирий.

– Ты не знаешь.

– О Жанне?

– Откуда тебе известно это имя?