— А, ты перестала грешить?

— Умоляю, передумай, — промурлыкал Риккардо, целомудренно целуя ее в лоб.

— Наоборот, — отвечала она снова Бельбо, не обращая внимания на художника, — все такое, что ты думаешь, это вовсе не грех, и можно делать все что угодно, чтобы освободиться от плоти и попасть на ту сторону добра и зла.

Она ткнула в бок Риккардо и отпихнула от себя. И громко выкрикнула:

— Я София, и чтобы освободиться от ангелов, я должна прострать… простирать… распрострать свой опыт на все разряды греха, в том числе самые изысканные!

Легонько покачиваясь, она направилась в угол, где сидела девица в черном одеянии с подрисованными глазами и безумно бледная. Лоренца вывела девицу на середину зала и они принялись извиваться, прижавшись животами, повесив руки по сторонам тела.

— Я и тебя могу любить, — говорила Лоренца, целуя ее в губы.

Народ выстроился полукругом, все слегка возбудились, слышались какие-то выкрики. Бельбо сидел неподвижно и наблюдал за происходящим с видом финдиректора, пришедшего на репетицию. При этом он был мокрый от пота и у него прыгал угол левого глаза — тик, которого до тех пор я не замечал. Внезапно — с тех пор как начался танец, прошло не менее пяти минут, причем пантомима становилась все похотливее — он отчетливо произнес:

— Прекрати немедленно.

Лоренца замерла, раздвинула ноги, вытянула вперед руки и выкрикнула:

— Я семь великая блудница и святая!

— Ты есть великая дрянь — ответил Бельбо, поднялся, сдавил руку Лоренцы за запястье и повел ее к выходу из галереи.

— Не смей, — бушевала она. — Кто тебе позволил… — И тут же расплакалась, обняв его за шею: — Миленький, я София, твоя половина, не сердись на меня за это…

Бельбо нежно обхватил ее за плечи, поцеловал в висок, пригладил ей волосы и сказал в направлении зала:

— Простите ее, она не привыкла много пить.

Раздались новые смешки. Думаю, Бельбо тоже их расслышал. Тут он встретился со мною глазами, так что сказанное им могло в равной степени предназначаться и мне, и остальным, а может быть, просто самому себе. Он сказал это почти шепотом, себе под нос, когда внимание к их персонам стало явно ослабевать.

Все еще обнимая Лоренцу, он повернулся на три четверти к залу и произнес медленно, как самое естественное в данных обстоятельствах:

— Кукареку.[92]

51

51