Когда же Каббалистический Мозг желает сообщить тебе что-то, не думай, что он говорит пустое, вздорное, суетное; но тайну, но оракул…

Иконографический материал, собранный в Милане и Париже, нуждался в дополнениях. Господин Гарамон утвердил мою командировку в Мюнхен, в Дейчес Музеум.

Несколько вечеров я просидел в кабачках Швабинга — в этих громадных подземных криптах, где музыканты пожилые, с усами, в коротких кожаных шароварах, и любовники переглядываются сквозь дым, напитанный запахами свинины, над литровыми кружками пива, парочки втиснуты рядами за бесконечные столы. Днем же я сидел над каталогами репродукций. Иногда я выбирался из архивного зала, чтобы побродить по музею, где воспроизведено все, что человеческий гений изобрел или мог бы изобрести, нажми только кнопку, и внутри нефтяных диорам насосы приходят в движение, заходи в настоящую субмарину, вращай сколько хочешь планеты, играй в образование кислот, в ядерную реакцию — это тот же Консерваторий, но меньше готики, больше футурологии, и все забито шумливыми пятиклассниками, которых с детства учат уважать инженеров.

В Дейчес Музеум можно также досконально уяснить себе горное дело. Спускаешься по лестнице и попадаешь в шахту, состоящую из выработок, подъемников для людей и лошадей, перепутанных туннелей, по которым с натугой проползают (надеюсь, сделанные из воска) изнуренные эксплуатируемые подростки. Среди мрачных нескончаемых коридоров тут и там спотыкаешься на самом обрыве бездонных колодцев, озноб страха пронизывает до костей, почти что чуется носом рудничный газ.

Я блуждал по второстепенной галерее, разуверившись уж когда-либо вновь узреть лучи дневного светила, как вдруг заметил, перевесившись через край пропасти, некоего знакомого персонажа. Лицо его было мне чем-то известно, с его серостью и с морщинами, с сединой, с совиностью век, но я смутно ощущал: есть что-то неестественное в платье, как если бы это лицо я привык видеть над форменною одеждой, как когда встречаешься со священником в штатском или с капуцином без бороды. Он ответил мне пристальным взором и тоже заколебался. Как бывает в таких случаях, последовала перестрелка быстролетными взглядами, наконец он взял быка за рога и поздоровался по-итальянски. Внезапно мне удалось мысленно возвратить его в привычный костюм. Он должен был быть окутан длиннейшим желтоватым саваном. Тогда получался настоящий господин Салон — А. Салон, таксидермист. Его мастерская соседствовала дверью с моим офисом, в коридоре бывшей фабрики, где я трудился детективом от культуры. О йес! Мы неоднократно встречались на лестнице и обменивались полуприветствиями.