– Алло! – На том конце говорили тихо, почти шепотом. Звук, казалось, доходил до меня через слой разреженного воздуха. – Это Мэй Касахара…

– Да-а? – протянул я, но губы еще плохо шевелились, и как у меня получилось это междометие – не знаю. Может, Мэй подумала, что я стону.

– Чем занимаешься? – поинтересовалась она.

– Ничем, – отозвался я и убрал трубку подальше ото рта, чтобы откашляться. – Ничем не занимаюсь. Спал.

– Я тебя разбудила, что ли?

– В общем, да. Но ничего страшного. Я просто задремал.

– Послушай, Заводная Птица! Ты не мог бы сейчас зайти ко мне? – спросила Мэй после небольшой заминки.

Я зажмурился. Перед глазами во мраке поплыли пятна света разного цвета и разной формы.

– Хорошо.

– Я в саду загораю, так что заходи спокойно со двора.

– О’кей.

– Злишься на меня, Заводная Птица?

– Да я не знаю. Но так или эдак, все равно сейчас приду. Только приму душ и переоденусь. Мне с тобой поговорить надо.

Постояв немного под холодным душем, чтобы прийти в себя, я включил горячую воду, потом снова холодную. После этого проснулся окончательно, но от тяжести в теле так и не избавился. Вдруг начали дрожать ноги, и под душем несколько раз пришлось хвататься за вешалку для полотенца или присаживаться на край ванны. Устал, что ли, так? Намыливая шампунем голову, на которой еще оставалась шишка, я думал про того парня, что сбил меня с ног в Синдзюку. До меня никак не доходило, зачем он это сделал. Что толкает людей на такие вещи? Случилось это только вчера, а казалось – прошла уже неделя или две.

Выйдя из ванны и вытершись полотенцем, я почистил зубы и посмотрел на себя в зеркало. Темно-синее пятно было на месте, на правой щеке, – ни темнее, ни бледнее. На белках – красная кровяная сетка, под глазами – черные круги. Щеки ввалились, волосы отросли. Прямо оживший свежий труп, только что выбравшийся из могилы.

Я переоделся в новую майку и шорты, надел кепку, солнечные очки и вышел на дорожку. Жара еще не спала. Все живое вокруг – без исключения – изнывало в ожидании дождя, но на небе не было ни облачка. Все стихло, над дорожкой висела пелена неподвижного горячего воздуха. Вокруг, как всегда, – никого. В такую жару ни перед кем не хотелось светить своей жуткой физиономией.

Во дворе заброшенного дома статуя птицы, раскрыв клюв, по-прежнему сердито пялилась в небо. Мне показалось, она еще больше потемнела от грязи и облезла. Взгляд ее почему-то стал напряженнее, точно наткнулся в небе на какую-то совершенно необыкновенную мрачную картину. Будь ее воля, птица отвела бы от нее глаза, но это было не в ее силах – глаза были прикованы к одной точке, и птице ничего не оставалось, как смотреть туда. Взявший статую в кольцо высоченный бурьян стоял не шелохнувшись, как хор в древнегреческой трагедии, который, затаив дыхание, ожидает появления оракула. Телевизионная антенна на крыше безучастно тянула свои серебристые щупальца в повисшее над землей удушливое пекло. Все иссыхало и изнемогало под палящим летним зноем.